Салли Руни - Нормальные люди

Заполнив анкету до конца – все вопросы носят сугубо личный характер, последний посвящен половой жизни, – он складывает листки и отдает регистраторше. Он не знает, что его ждет после того, как он сообщил незнакомому человеку самое сокровенное о себе. Он сглатывает – горло болезненно сжалось. Регистраторша берет листки так, будто он с опозданием сдал домашнее задание, а потом одаривает его бессмысленной жизнерадостной улыбкой. Спасибо, говорит она. Подождите, доктор вас позовет. Он стоит, обмякнув. В ее руках – сведения настолько личные, что он никогда еще ни с кем ими не делился. Ее равнодушие вызывает в нем желание потребовать их обратно – он типа неправильно понял, о чем речь, надо бы ответить по-другому. Но вместо этого он говорит: хорошо. И снова садится.

Некоторое время не происходит ничего. Желудок тихонько ноет, потому что Коннелл не позавтракал. В последнее время он так устает к вечеру, что приготовить себе поесть уже не в силах, а потому подписался на ужины на университетском сайте и ест в столовой. Перед едой все встают для молитвы, которую читают на латыни. После этого другие студенты подают еду – они одеты в черное, чтобы отличаться от в целом таких же студентов, которых они обслуживают. В меню всегда одно и то же: соленый оранжевый суп с булочкой и квадратиком масла, завернутым в фольгу. Потом – кусок мяса под соусом и картофель на серебряных блюдах. Затем десерт, какой-нибудь водянистый сладкий торт или фруктовый салат, в основном из винограда. На стол это все ставят стремительно и так же стремительно забирают, а с портретов на стенах таращатся мужчины в богатых одеждах, жившие в разные века. Когда Коннелл ужинает вот так, в одиночестве, слушая чужие разговоры, но не участвуя в них, он ощущает глубокую и почти невыносимую отрешенность от собственного тела. После еды снова читают молитву, потом стулья с надрывным звуком отодвигаются от стола. К семи он выходит во тьму Франт-сквер, зажигаются фонари.

В приемной появляется женщина средних лет в длинном сером кардигане и произносит его имя: Коннелл? Он пытается состроить на лице улыбку, а потом, бросив эти попытки, потирает нижнюю челюсть ладонью и кивает. Меня зовут Ивонна, говорит она. Пойдем со мной. Он встает с дивана и входит вслед за ней в небольшой кабинет. Она закрывает за ними дверь. В одной части кабинета – стол, на котором громко гудит старенький компьютер, в другой – два низких зеленоватых кресла, развернутые друг к другу. Итак, Коннелл, говорит она. Садись куда хочешь. Он садится в кресло лицом к окну, сквозь окно видна задняя стена бетонного здания и ржавая водосточная труба. Она садится напротив, берется за очки, которые висят на цепочке у нее на шее. Пристраивает их на носу, смотрит в свои бумажки.

Ну, хорошо, кивает она. Не хочешь поговорить о том, что ты чувствуешь?

Хочу. Ничего особенно хорошего.

Сочувствую. И давно оно так?

Ну, говорит он. Месяца два. Кажется, с января.

Она щелкает кнопкой на ручке и что-то записывает. С января, уточняет она. Хорошо. В январе что-то случилось или оно началось само по себе?

Вскоре после Нового года Коннелл получил эсэмэску от Рейчел Моран. Было два часа ночи, они с Хелен возвращались с вечеринки. Заслонив от нее телефон, он открыл сообщение: оно было отправлено всем его одноклассникам, их спрашивали, видел ли кто или слышал Роба Хегарти. Его, говорилось, не видели уже несколько часов. Хелен спросила, что за сообщение, и он почему-то ответил: да так, групповая рассылка. Поздравление с Новым годом. На следующий день тело Роба выловили из реки Корриб.

Позже друзья рассказали Коннеллу, что несколько недель перед тем Роб очень много пил и, похоже, сильно нервничал. Коннелл ничего об этом не знал, он в последнем семестре редко бывал дома, мало с кем общался. Полез на фейсбук проверить, когда Роб в последний раз ему что-то присылал, оказалось – в начале 2012 года: фотография с вечеринки, Коннелл обнимает за талию Марианнину подружку Терезу. Подпись была такая: ты ее поимел? Класс ХАХА. Коннелл не ответил. В Рождество он Роба не видел и даже не смог вспомнить, видел ли он его летом. Попытался вызвать в памяти лицо Роба, но не получилось: образ вроде как появлялся, полный и узнаваемый, но при попытке всмотреться черты расползались, расплывались, перемешивались.

После этого одноклассники начали вывешивать в соцсетях статусы, призывавшие не совершать самоубийства. И с этого момента психологическое состояние Коннелла начало ухудшаться, постепенно, неделя за неделей. Тревога, прежде неотвязная, но довольно слабая, служившая своего рода универсальным предохранителем от необдуманных порывов, резко усилилась. Во время простейших будничных дел – например, заказать кофе или ответить на вопрос во время занятия – руки начинало покалывать. Раза два случились самые настоящие панические атаки: одышка, боль в груди, иголки по всему телу. Ощущение расстройства всех чувств, неспособности мыслить здраво или реагировать на то, что он видит и слышит. У действительности менялись вид и звук – она становилась замедленной, искусственной, ненастоящей. Когда это случилось в первый раз, он решил, что сходит с ума, что весь его когнитивный аппарат, с помощью которого происходит осознание мира, сломался навсегда и теперь удел его – неразличимые звуки и цвета. Через пару минут все прошло, оказалось, что он лежит на своем матрасе, обливаясь потом.

Теперь он поднимает глаза на Ивонну, человека, которому университет за деньги поручил разбираться в его проблемах.

В январе покончил с собой мой друг, говорит он. Одноклассник.

Как печально. Я тебе сочувствую, Коннелл.

В принципе, после выпуска мы почти не общались. Он учился в Голуэе, я здесь, все такое. Наверное, я чувствую себя виноватым за то, что вроде как бросил его.

Я понимаю, говорит Ивонна. Но как бы ни грустно было потерять друга, в том, что с ним случилось, нет твоей вины. Это его решение.

Я даже не ответил на его последнее сообщение. В смысле это было очень давно, но тем не менее я не ответил.

Да, я понимаю, это очень тяжело, конечно же, тебе очень тяжело. Ты считаешь, что упустил возможность помочь другу в трудную минуту.

Коннелл молча кивает, трет глаз.

Когда кто-то близкий совершает самоубийство, совершенно естественно задаваться вопросом, не мог ли я ему чем-то помочь, говорит Ивонна. Я уверена, что все, кто знал твоего друга, теперь так же мучаются.

Другие хотя бы попытались ему помочь.

Это прозвучало агрессивнее и жестче, чем Коннелл рассчитывал. К его удивлению, вместо ответа Ивонна просто смотрит на него сквозь стекла очков и щурит глаза. Кивает. А потом берет со стола листы бумаги и деловито ставит перед собой.