Себастьян Фолкс - Парижское эхо

– Значит, ты пробудешь здесь еще две недели? – спросил Джулиан, поднимаясь из-за стола.

– Вроде того.

– Что ж, это лучше, чем ничего. Мне будет спокойнее, зная, что ты за ней приглядываешь. Знаешь, ведь ты ей нравишься.

К этому моменту мы уже вышли на улицу.

– Попрощаешься с ней за меня? Скажи, что меня позвали дела. Что де Мюссе понадобилась моя помощь.

– Разве ты не попрощаешься с ней лично?

– Нет. Думаю, не стоит.

– Хорошо. Я передам. Де Мюссе.

– Подбросить тебя на такси?

– Нет, спасибо. Я на метро.

Мы пожали руки, и Джулиан зашагал прочь, а потом вдруг обернулся и крикнул:

– Передавай ей привет! И мою любовь!

С этими словами он сел в машину и вскоре скрылся за поворотом.

После нашей встречи я чувствовал себя немного потерянным. Я постоянно думал о доме, да. К тому же денег у меня почти не осталось, а значит, задерживаться не имело смысла. И все-таки перед отъездом мне очень хотелось сделать еще кое-что. В первую очередь еще раз увидеть Клемане.

Прощаясь, мы не обсуждали следующих встреч. Напротив. Она четко дала понять, что никакого продолжения не будет: то, что между нами произошло, может произойти лишь однажды, как знакомство с новым человеком или смерть. Я ни о чем ее не спрашивал и до сих пор не знал ответов даже на простейшие вопросы. Например, кому принадлежит та квартира? Живет ли Клемане в ней постоянно? Или только время от времени пользуется? Она не дала мне никаких телефонных номеров, да и вообще я сильно сомневался, что у нее был мобильник. И все же, помня о нашем вечере, я чувствовал себя в долгу. И мне очень не нравилось, что я соврал ей по поводу Драней.

Проводив взглядом Джулиана, я решил, что время наконец пришло. Дойдя до «Шатле – Ле-Аль», я пересел на пригородную линию Б. Насколько мне нравилось парижское метро, настолько я ненавидел местные электрички. Подземные стройплощадки, которые пытались выдавать себя за полноценные станции, ужасные объявления на английском, ну и, конечно, очень скучные названия. «Мэри де Лила»? Даже не надейся!

Вскоре я наконец добрался до печально известного Драней и обнаружил, что смотреть там особо нечего. Самый обычный жилой комплекс: здоровый, П-образный, малоэтажный. Достаточно ветхий, хотя я встречал развалюхи и похуже. С парадной стороны на центральной площадке лежали несколько метров железнодорожных рельсов и стоял один из вагонов для скота, в которых когда-то перевозили евреев. Рядом дети лазали по изогнутому и довольно неказистому мемориальному камню. На дороге я заметил табличку, обложенную серым кирпичом: «Эспланада Шарля де Голля» (мне начинало казаться, что этот парень меня преследует). На ней были написаны какие-то слова и дата: 18 июня 1990 года. А еще там говорилось: « Souvienstoi» (то есть «Помни»). Но сами-то французы забыли – почти на пятьдесят лет. Нужны ли кому-нибудь твои извинения после такого?

Ладно, чего уж теперь. Я задумался: как бы на моем месте поступила Клемане? Что бы она сделала? Наверное, сосредоточилась. Это самое важное. Да. И попыталась бы представить себе всю картину. Тогда я притворился, будто я – Ханна, которая знает все на свете и носит очки, как самая настоящая учительница. Я немного прошелся – вдоль колоннады тонких металлических подпорок и дверей абрикосового цвета. В окне на первом этаже я прочитал вывеску: «Защита матери и ребенка». Очень своевременно, ничего не скажешь. У основания одной из лестниц я нашел памятную табличку, посвященную еврейскому поэту Максу Жакобу, который погиб в Драней прежде, чем его успели посадить на поезд.

Центральная площадка перед комплексом заросла травой и одуванчиками: за ней давно никто не ухаживал. Рядом на металлических лавочках расположились три африканца: они грелись на солнце, слушали детские голоса, курили и пили кока-колу из жестяных банок.

Никакой «истории» я тут не чувствовал. Только праздное настоящее. Из открытого окна доносились звуки радио. Где-то пели птицы. Африканцы, которым, похоже, больше нечем было заняться, о чем-то переговаривались.

Кому какая разница, что за ужасы происходили тут шестьдесят лет назад? Готов поспорить, ни один из местных жителей (а теперь в доме, судя по всему, жили одни эмигранты) не имеет ни малейшего понятия об истории этого места. Более того, всем им совершенно наплевать. В конце концов, у них собственных проблем по горло.

Выводы, конечно, получались скудные, поэтому я решил попробовать еще раз. Хотя бы попробовать. Не попытаться значило бы позволить этим людям умереть дважды.

Присев на металлическую лавку, я закрыл глаза и попытался представить себе то, о чем рассказывала мне Клемане. В моем воображении стояла ночь. В стареньком зеленом автобусе из Парижа привезли очередную группу усталых, напуганных людей. Местные жандармы вытолкали их на улицу. Центральная часть П-образного комплекса была обнесена деревянным забором и колючей проволокой; в темноте горели огоньки сторожевых постов. Жандармы загнали людей в ворота и передали на попечение немцев. Под дулом пистолетов всех построили в ряд. Может, даже там, где сейчас стояла моя лавочка. Начинал моросить дождь. Каждому пленнику выдали номер лестницы и отправили по местам, подгоняя пинками и ударами прикладов. Детей отняли у родителей. Может, рядом с лестницами их встречали старосты? Не солдаты, но такие же евреи, интернированные. Темные фигуры, которые разводили новичков по койкам и матрасам. Чтобы те немного поспали. А наутро сели в поезд, идущий куда-то на восток, в неизвестность, о которой не было сил даже думать.

Я жмурил глаза и пытался подробнее представить себе ту ночь. Вдруг откуда-то с лестницы послышался топот детских ног. На короткое мгновение я оказался там, вместе с ними. Я шел позади и видел, как они карабкались по ступенькам в дом и сверкали в темноте голыми икрами. Пусть я был никто, просто парень из Африки, и все же я так надеялся, что им станет немного легче – от того, что кто-то приехал, чтобы послушать их голоса. Я хотел верить, что в последние часы перед смертью они нашли хоть какое-то утешение – зная, что память о них выживет и не растает, как эхо шагов в бетонном колодце.

Эта экскурсия настолько меня истощила, что следующие несколько дней я не мог выйти из дома. Правда, в конце концов мне все-таки пришлось собраться с силами и доехать до «ПЖК».

Хасима на месте не оказалось, и я зашел со служебного входа. На кухне я увидел Джамаля с руками по локоть в муке и специях.

– Я уж думал, ты не придешь! Маленький ты гаденыш.

– У меня были кое-какие дела.

– Купил билет?

– Да. В среду улетаю.

Джамаль вытащил руки из миски с куриной приправой, сполоснул их под краном и повернулся ко мне.

– Ты ведь ненавидишь эту страну, правда?