Сергей Кузнечихин - Где наша не пропадала

Нет, не в глаз, что вы, это же не белка, а домашнее животное. Большое и сильное. У свиньи на лбу волосы звездочкой расходятся. Туда и шмалял. Щелкнул, и чушка пятаком в землю. А бабы вокруг него чуть ли не хороводом: и водичку горяченькую – извольте, и чистенькую тряпочку – руки вытереть. Он же и тушу разделывал – все по-взрослому. Потом угощение с рюмками и грибочками. Одна вдова даже постель к его приходу расстелила. Но он сказал, что вывернулся. Поскромничал, однако.

Наших свиней батя колол сам. Ему для этой процедуры брат мой, который подводник, привез морской кортик в железных узорчатых ножнах, с красивой рукояткой из слоновой кости. Вроде как еще немецкий, трофейный. Меня в ту пору сильно удивило, что ножик этот совсем не пригоден для дела, ни резать им нельзя, ни строгать. Не знал еще, что флотским офицерам картошку чистить не приходится.

Батя подарок оценил. Но Петуховы без представления не умеют. Он и здесь маленький спектакль устраивал. Выведет свинью из стойла, погладит, почешет, на ухо что-то шепнет, и она вроде как сама ногу поднимала. И никакого садизма. В сердце попадал с первого раза. Животное ложилось без визгу. В свиное сердце попал, но чтобы свое не страдало, требовалась рюмка водки. Выпьет. Вытащит кортик. Подставит кружку под рану и запивает водку горячей кровью.

Был случай, когда выпил он лекарственную рюмку, а маманю в ответственный момент угораздило позвать его к телефону. Начальству срочно понадобился. Ходили на охоту и увидели в лесу брошенный трактор. Батя, чтобы не затягивать разговор, пообещал сразу же идти на поиски разгильдяев. Отбрехался и на двор, заканчивать дело. Глянул, а свиньи – нет. Убежала через открытую калитку. Он – в погоню. Так ведь легко сказать. Несется, как реактивная. Батя квартал осилил и выдохся. Я батю обогнал, но против свиньи тоже слабоват. А та «сирену врубила» на полную громкость и летит по прямой. Народишко с тротуара шарахается на дорогу и ждет – постой, холостой, дай женатому побегать. Почти всю улицу просквозила, потом, словно запнулась, вильнула в сторону, завалилась в кювет и затихла. Лежит на спине, под лапой кортик торчит. Желтая ручка из слоновой кости, как приросток или большая бородавка. Зеваки собрались. Батя добежал, отдышался и послал меня за тачкой. Тачку пригнать нетрудно, пустая сама катится, однако надо было еще и тушу из кювета вытащить. В ней шесть пудов и без колес. Так что любопытные весьма кстати оказались. Помогли, но поиздеваться над Лукой случая не упустили.

И что вы думаете? Усвоил урок? Изменил своей натуре?

Продолжал, как будто ничего не случилось.

Но через пару лет угораздило сломать руку. И как раз перед праздниками.

Пришлось идти к Ахмету. Жил в бараке мужичок. По-русски говорил плохо, поэтому большей частью помалкивал, только улыбался, особенно если выпьет. Улыбается и здоровается по нескольку раз на день. Сначала он на конюшне работал, Феде-бобылю помогал, а когда лошадей передали в колхоз, его пристроили убираться возле конторы: летом подметать, зимой снег раскидывать. Но была у него и другая работа, более квалифицированная. Если у кого возникала надобность забить скотину, звали его. Грамотно управлялся: и забьет и опалит хоть соломой, хоть паяльной лампой, если надо – и шкуру снимет, и тушу разделает.

Батю моего он пуще самых главных начальников уважал. Когда еще на конюшне работал, беда приключилась. Снабженец поселковый наслушался от конторских дамочек, что в лесу возле Боброва белых грибов хоть косу подпускай. А он, как беззобая курица, всегда голоден. Договорился с начальством насчет лошади и всей семьей отправился на добычу. Ахмета извозчиком взял. Добрались до леса. Перекусили, сабли наголо и, как чапаевцы, ринулись белых кромсать. Ахмет с кобылой остался, выбрал полянку, где трава пожирнее, и прилег на телегу отдохнуть. Час поскучал – надоело. Достал из кармана авоську и тоже решил посмотреть, что это за сладость бесплатная. А в грибах не разбирается, с лесным коварством не знаком. Поискал вокруг полянки, ничего не нашел и незаметно, от дерева к дереву, дальше и дальше. Лешачок ему три подосиновика для затравки выставил, потом пяток мухоморов для потехи. Ахмету много не надо, он нежадный, повернулся лошадку посмотреть. Вроде рядом был, а обратная дорога почему-то удлинилась. На полянку вышел, да не на ту. Стал кричать, никто не отзывается. Бредет наобум и чуть не плачет. Остановится, прокричит «ау!» и дальше бредет, не дождавшись ответа. А лешачок его то в болотистый кочкарник, то в чащобу малинника, то веткой по морде хлестанет, то валежину под ноги подставит – любит над неопытными поиздеваться. Часа три кругами водил, но сжалился, вывел на спасителя. То бишь на батю моего. Тот с полной корзиной к дому выбирался. Ахмет вцепился ему в рукав, трясется весь, то плачет, то хохочет. Батя еле выпытал, что приключилось. Еще труднее было узнать, где лошадь оставил. Довел его до сенокосной дороги, по которой они в лес въехали. Следы от телеги показал – иди, мол. Ахмет ни в какую. Боится. Пришлось прятать корзину в кусты, чтобы не таскать тяжеленную, и провожать до места.

А снабженец с женой и двумя дочерьми уже на телеге. Тоже перепуганные. Они бы, может, и уехали, да Ахмет лошадку выпряг, чтобы животное по травке погуляло. Бросили бы извозчика, если бы запрячь смогли. Снабженец матерится, не обращая внимания на дочек. Жена орет. Ахмет молчит, только головой мотает. Пришлось бате и этих успокаивать. Еле управился, но когда на выезде из леса вытащил из кустов и водрузил на телегу полную корзину белых, снабженческая жена еще страшнее разразилась: опять глупый татарин виноват, что в пустой лес привез. Сами-то они на всю ораву пяток белых срезали, а остальное – лисички, сыроежки да старые валуи. Половина тары порожняком туда и обратно каталась. И снова, бедный батя, вынужден в дипломатию пускаться, объяснять, что пришел с утра и собрал всех белых до их приезда. Хотя на самом деле был в другой стороне.

После этого блуждания Ахмет молился на него, не знал, чем услужить.

И вот подвернулся случай долг возвратить. Батя пришел, постучал ногтем по гипсу – выручай калеку, айда свинью колоть. А боец почему-то мнется.

Батя понять не может. Обычно всегда готов, а тут вдруг заупрямился. И перед кем? Перед уважаемым человеком. Но, опять же, деваться бедолаге некуда, батя и не таких убалтывал.

Закололи.

Опалили.

Сели выпивать.

Ахмет все равно не в своей тарелке. То ежится, то ерзает. Но водка свое дело сделала. Осмелел немного. Извинился пять раз и попросил кусок сала.

За деньги?!

Батя смеется, с чего бы вдруг Ахмет к салу пристрастился. Он и раньше над ним подшучивал, когда тот от сала отказывался, но печенку-то брал, а она тоже свиная. А теперь вдруг сала захотелось, да еще и за деньги. Батя похохатывает, а тому не до шуток. Совсем раскис. Пришлось еще рюмку наливать, для прояснения ситуации. И все-таки выпытал. Признался Ахмет, что сало велел принести завклубом Минаич. После такой новости впадать в растерянность батькина очередь настала.