Сергей Кузнечихин - Где наша не пропадала

Я ему говорю:

– Ты же сам ей «анальгина» выписал, взял бы да отпустил, я бы не обиделся.

– Как же я, – удивляется, – чужую добычу выпущу? Нельзя такое делать.

– Сделал бы вид, что нечаянно получилось, – говорю.

– Нет, – качает головой, – обманывать нехорошо.

Я уж молчу, что не такой уж таймешонок и маленький, вечером из его сетей трех штук почти таких же достали.

А на ручье настоящий таймень схватил. Хвостярой ударил – бурун, как от хорошего мотора пошел. Но зацепился слабо. Сорвался. И опять я виноват. Даже не я, а вертолетчики. Они всю рыбу блеснами покалечили. А мне – слушай и красней. Правда, такое мы уже проходили. Один приятель из Бахты тоже начал спиннинги ругать. Но тот не остяк – наш, русский. Я, не стесняясь, про его самоловы напомнил, сказал, что вреднее самолова разве что электроудочка. Он смотрит честными глазами, обиженными даже, и заявляет:

– Это же осетр, как его иначе добудешь? А тех, у кого электроудочки – я бы собственными руками топил.

Вот вам, пожалуйста, и критика, и самокритика. Любители электроудочек наверняка собираются топить рыбаков с динамитом.

У Семена Петровича самоловов не было, а про электроудочку он и вовсе не слышал и топить никого не собирался. Ну а поворчать? Как же без этого человеку, посидевшему в кресле начальника?

Так вот и жили. В общем-то мирно. Из щучьих желудков топили жир и макали в него хлеб. Я в бульоне от рябчиков, добытых Семеном Петровичем, отварил окуней прямо с чешуей и уже в двойной бульон зарядил здоровенного язя. Но остяк от тройной ухи отказался. И малосольным хариусом побрезговал. Зато не брезговал куревом, и моего полуторного запаса не хватило на последний день. Но это не впервой, на Семена Петровича и обжаться-то неудобно, а вообще-то, я давно пришел к выводу, что самое страшное существо в лесу – это «стрелок».

Погода стояла хорошая, даже слишком. Когда забрасывались на речку, было меньше пяти градусов. А потом солнце вспомнило, что начался июль и, словно извиняясь за опоздание, раскалило воздух над лесотундрой градусов до двадцати. Комарье проснулось и сразу же принялось размножаться. Ночи напролет пришлось березовые гнилушки жечь в старом ведре. Ставили его в дверях и устраивали дымовую завесу.

Для своей рыбы я выкопал яму на берегу, пусть и не очень глубокую, но ветками закидал старательно. Побаивался, конечно, как бы мой схрон не прогрело, а куда денешься. Семен Петрович еще в первые дни, когда холодно было, выделил мне трех чиров. Красавцы. Он же и посолил их, уложил в корыто из долбленой осины. За чиров я не боялся. Мне уже доводилось пробовать настоящий остяцкий посол, мы так не умеем. Я даже не подходил к корыту, чтобы ничего не напортить. А когда собирался, положил их в отдельный мешок, потому что в своей рыбе после трехдневной жары был не очень уверен.

В вертолете, естественно, первым делом попросил закурить. А дома первым делом похвастался чирами. Достал из мешка самого крупного. Протягиваю мужикам. И вдруг вижу, что у него полное брюхо опарыша. Кишмя кишат. Мне даже показалось, что чир от их толкотни шевелится, будто ожил. Я с перепугу, с расстройства и от прочих пережитков капиталистического социализма оправдываться начал: доверился, дескать, Семену Петровичу…

А Серега маханул рюмку водки без закуски и говорит:

– Я же предупреждал тебя, что остяк не настоящий.

Понятное дело – таких чиров загубил. Так ведь не специально же.

До рейса оставалось полтора дня. Билет на самолет лежал в паспорте. Рыбалкой насытился по самые верхние кончики ушей. Единственное, что удручало – это багаж, слишком много набралось, но ребята из аэропорта обещали помочь. Вечером грозились прийти, расписать «пулю» и заодно все обговорить.

Сижу у Сереги на кухне, пью чай. Хозяин прибегает и кричит, что на сборы десять минут и ни секундой больше. А как тут управишься, если рыба в леднике: пока достанешь, пока по коробкам расфасуешь. Начинаю оправдываться, но оказалось, что дергаюсь не в ту сторону – подворачивается еще один полет на речку. Прощальный аккорд, можно сказать. Серегу, как великого маэстро, попросили поймать хорошего тайменя, местному начальству захотелось ублажить какого-то гостя. Через десять минут уходит санрейс, нас берут на борт, выбрасывают на речке, а на обратном пути забирают. Уговор насчет вечерней «пули» остается в силе, только сдвигается на пару часов, чтобы мы сполоснуться успели.

Что взяли, что забыли – выясняли уже после того, как высадились.

Только не надо издеваться: спиннинги и блесны – это святое, водку мы и не собирались брать, а вот зажигалка насчиталась одна на двоих. Ну да ничего страшного. Самое большее через четыре часа нас обещали забрать, особо не раскуришься.

Серега знал, что делает. Прилетели туда, где нас ждали. К берегу подошел, слышу ключик журчит, тоненький, как червяк, извивается между кочек и голосишко-то шепелявый. Нагнулся, палец опустил, а водичка-то холодненькая. Значит, надо смотреть. Кинул и с первого заброса ленок взял. Под самым берегом стоял.

На другом берегу, почти напротив, еще один ключик шумел. Серега забрел в воду и бросил. Смотрю, и у него удилище в дугу. Когда ближе подвел, красный хвост в воде крутанулся – вот нам и таймешка удача подарила. Подхожу для страховки к Сереге, если помощь вдруг понадобится, но он сам управился. Даже на берег не стал выводить, понял, что малолетка схватил. Таймешат меньше трех килограммов Серега всегда отпускал. Мерку себе установил и не отступал от нее, даже если крупная рыба не ловилась. И этого подвел к ногам, поднял за жабры, чтобы блесну освободить, таймешонок и взялся-то краем губы, на одном поддеве висел. Серега прижал его к животу, а тот, глупец, мотанул башкой, дернулся и свободным крючком зацепился за энцефалитку, в самом неудобном месте, возле шеи. Сколько ни выгибайся, ничего не увидишь. Серега на ощупь ковыряется, никак выкрутить жало не может. Да еще и рыбина дергается. А чему удивляться, вам бы засадили крючок в губу, а потом бы начали вытаскивать. Но вас можно убедить, что надо немного потерпеть. А до таймешонка убеждения не доходят. Не понимает он, что от его дерганий и самому лишняя боль и человеку лишние помехи. Я подключился. Вдвоем кое-как управились. Опустили таймешонка в воду. Сначала вообще на боку лежал, потом повернулся спиной вверх. Конечно, воздуху наглотался и болевой шок пережил, и затискали, пока отцепляли. Течение прибило его к траве, стоит, хвостом слегка пошевеливает, но не уплывает. Ладно, думаем, одыбается, значит, пусть растет и ума набирается, а – нет… тут уж ничего не поделаешь. Кстати, в длину он больше моего ленка успел вымахать.

Полчаса потеряли, да кто бы знал, что так получится. Но времени на эксперименты уже не оставалось. Да и шум ручья зазывал. В жаркие дни в его ледяной воде всегда стояла крупная рыба. Не в самом устье, там было мелко, но чуть ниже по дну реки шла глубокая борозда, в ней-то и курортничала речная знать.