Дмитрий Захаров - Средняя Эдда

– Какой странный ребенок, – говорила Настина мать, – у нас никто так не тихарился.

Олька сразу же была молчаливая.

– Будет умная, как ты, – уверяла Настя.

Мы носили кулек в Гагаринский парк – показывать Ольке те самые не проросшие звёзды. Олька их не жалела – она делала им тайные знаки.

Пока суть да дело, я перешел в красноярское бюро «Коммерсанта» – писать о казнокрадах и руководящих идиотах. Многим это казалось странным, но мне нравилось. Настя устроилась в Музей Ленина, и Ольке пришлось отправиться в ясельную ссылку. У нас не было санок, и я не возил ее морозным утром среди снежных сугробов. Но всё равно – нет-нет, да и оглядывался: вдруг она осталась где-то – ждет меня, не в силах даже заплакать.

Потом, в детском саду, был утренник, и Олька раскрасила себя тушью, которую утащила у воспитательницы. Она была похожа на киношных шотландцев перед битвой – половина лица пурпурная, а другая – мертвячья. Тогда и стали ее звать – красно-синей. Она и сама начала так представляться.

Как-то сам собой в Красноярске стал кончаться воздух. В телевизоре придумали говорить «режим черного неба» – это когда над всем городом вставала ровная серая пелена сладковатого смога.

Больше всех коптил небо алюминиевый завод, хотя старые угольные котельные, завод медпрепаратов и шинный тоже добавляли свою горсть золы в легкие. Требовалась модернизация, фильтры, очистка, – в общем, деньги. Но денег не было, деньги ушли на Кипр.

Власти сначала отрицали, потом сажали протестных активистов. Когда люди начали массово закупать сканеры загрязнения – попробовали их запретить. Но было уже поздно. Онлайн-карты миллионника покрылись сетью красных трещин – связанных показаний приборов. Гидрохлорид превышен в 12 раз, формальдегид – в 4 раза, ацетальдегид – в 36, сероводород – в 17.

Настя смотрела на цементный завод с собачьей тоской.

– Здесь нельзя жить, – говорила она мне.

– Ох, Настя, а где?

– Да где угодно!

В ее списке были Алтай, Берлин и Вьетнам. Но нам не хватало ни дензнаков, ни духу всё бросить. Как и многие наши друзья, мы бесконечно спорили, забирать ли с собой Ольку или пока оставить у родителей, как быть с котом, и какой момент – лучшее время для побега.

А потом Настин брат умер в неотложке. Думали – острый панкреотит, а оказалось – рак поджелудочной.

Настька за пару недель превратилась в прозрачное ломкое дерево – похудела насмерть, душу некуда было складывать. Она даже с Олькой перестала разговаривать, не то что со мной. Переселилась в свою адскую реальность. Я как-то слышал, что́ она шепчет во сне – там бы никто, кроме нее, не прижился.

Я ее почти не видел. Раза, может, два за месяц.

И тут встречаемся на пресс-конференции алюминиевого босса.

Мы с промышленным пулом уже сговорились рвать этого гада столько времени, сколько нам дадут. Я даже изобрел какой-то страшно уничижительный вопрос…

Так и не задал. Минут через десять после начала Настя ворвалась в зал и пошла на президиум с таким видом, будто станет стрелять по нему в упор.

Кабаны-секьюрити, хрюкнув от ужаса, запоздало ломанулись наперехват.

– Наш город – не твоя шлюха, – наклонившись к алюминиевому гиганту, просто сказала Настя, – и мы тебе это покажем, козлина!

Телекамеры взяли ее на прицел.

– Прекратите оскорбления, – взвизгнул модератор. – Вы вообще кто?!

Настя сорвала с себя кофту, оставшись в одной грязной майке.

– Это не черная футболка, – объявила она, – а белая. Она всего день повисела в Индустриальном – в двух километрах от твоего завода, и вуаля!

Металлургический папа что-то говорил, но слышно не было.

Настю попытался схватить охранник, и я залепил ему по уху.

Прежде, чем меня вырубили, успел услышать, как в зале аплодируют.

Когда я вышел через два дня, Настька стала звездой, и только что объявила первый марш черных футболок. Зима, грязные ошметья снега, жеваные машины и ничейные прохожие. А посреди всего этого – девчонки в одних майках идут по улице, держась за руки.

Они окрутили все новости разом. Федеральные каналы, уполномоченный по правам человека, «Гринпис». На «BBC» показывали Настино интервью.

Тут с ней попытались договориться. И со мной тоже. Сережа Гусаров, алюминиевый пресс-секретарь, пригласил на встречу в «Свинью и бисер».

– Ты же знаешь, – говорил он, откусывая от бифштекса, – это ничем не кончится. У шефа подвязки и в мэрии, и в краевой.

Я кивал. У его шефа были не просто подвязки – мэрия катилась за ним на веревочке.

– Слушай, мне очень не хочется, чтобы с вами что-то случилось, – честно признался Сережа.

– Спасибо, Сережа, – сказал я ему тогда. – А не работать на упырей, чтобы не беспокоиться, тебе не хочется?

Гусаров оскорбился.

– Зачем ты так? – сказал он, с сожалением глядя на меня. – Я же как лучше…

Он правда хотел, как лучше.

Не работать на упырей, Настя. Смешно, да? Идущие на смерть приветствуют себя. Впрочем, это позже. Немного позже.

Первый марш черных футболок собрал около тысячи человек. В городе ржавого пояса любое коллективное подпрыгивание видится изменой. Несогласованная акция – прямой путь в СИЗО, то самое СИЗО, с которого начинается наш проспект Свободный.

Пока готовили вторую, к нам пришли. Меня взяли как организатора; мы заранее договорились, что если что – это буду я.

Настя приходила ко мне на свидания. Подмигивала. Пела «Ложкой снег мешая…». Сам не знаю, почему я всегда любил эту песню.

Теперь скучаю, Настя. И еще – по засахаренной смородине. Ты всё время доставала ее себе к чаю. Мне раньше не нравилось. А теперь – ел бы и ел…

На вторые «футболки» вышло больше двадцати тысяч. ОМОН подвозили из Кемерово: боялись, что местные не смогут лупить своих. Это была бесконечная колонна, море разноцветных шапок. Футболки надевали поверх пуховиков, вешали на палки, как знамя, раздавали в толке бесплатно – кто-то напечатал тираж.

У нас опять были федеральные и иностранные СМИ (я сам дал штук пять интервью). Приезжал журналист Кашин, правозащитники…

Ко вторым «футболкам» нас уже перестали считать субъектами переговоров. Я иногда думаю, что именно это нас и спасло. В картине мира нормального государственного параноика не нашлось места для Насти и Димы. За ними – за нами – по их мнению, должны были стоять какие-нибудь топы «Норникеля», строительное лобби, китайцы, желающие продавать свой алюминий, черт лысый. Переговоры начались с этими нашими «хозяевами». Не знаю, может, они даже успешно завершились.

Помню, мне было смешно от того, что эти свиньи в бисере не в силах провернуть в своих мозгах простенькую мысль – Настя и Дима стоят за собой сами.

Я смеялся, а вот Настя – нет. Она сказала – теперь нужно резко, чтобы не опомнились. Она уже сообразила, каким должно быть самоубийство.