Маша Трауб - Или я сейчас умру от счастья

Тетя Ника была рада, что дочь снова захотела жить, но пыталась ее образумить – зачем она возится с чужим ребенком, вместо того чтобы устраивать собственную судьбу? Зачем привадила Роберта? Разве он сирота? Да, ей тоже больно смотреть на этого мальчика, заброшенного и всегда голодного при живой матери. И, конечно, она всегда накормит Роберта, дверь ее дома всегда для него открыта, но Кети… Она молода, красива, и про Серго уже никто из соседей не вспоминает. Разве она не должна думать о себе?

Кети отреагировала жестко: она будет проводить с Робертом столько времени, сколько захочет. Тетя Ника смирилась и стала покупать еду на двоих детей – Кети и Роберта. И готовить на двоих. Нинель у плиты давно не стояла. Но Роберт нередко отказывался от еды – стеснялся, говорил, что поел в школе. Только Кети могла уговорить его пообедать, принеся тарелку в комнату.

Тетя Ника пришла к Нинель, принесла мясо на косточке и спросила, не хочет ли Нинель сварить первое. Нинель удивилась и мясо не взяла.

– Кто варит первое для себя? – спросила Нинель.

– Не для себя, для Роберта! – пыталась образумить соседку тетя Ника.

– Разве он голодный в школе? – удивилась Нинель.

– Слушай, он скорее умрет, чем кусок хлеба попросит, – сказала тетя Ника. – Я не могу Роберта накормить, он отказывается!

Нинель не ответила.

– Роберт на Кети похож, – продолжала тетя Ника. – Помнишь, как она боялась у тебя воды попросить, когда пить хотела? Роберт тоже такой. Они, эти дети, – другие. Они голодной смертью скорее умрут, чем подойдут и возьмут. Нинель, ты меня слушаешь? Я говорю, что ты должна Роберту первое сварить, а не я. Я варю, но он не ест. Я на двоих детей готовлю, скажи, зачем? Вот, смотри, сюда кладу мясо. Хочешь, я тебе готовое принесу? Покормишь сына. Или его скоро ветром сдует. Такой худой стал, что я плакать хочу, когда на него смотрю. Моя Кети худая, но я уже не плачу, привыкла. А зачем Роберт такой худой? Нинель! Разве я сама с собой разговариваю? Разве ты не здесь?

Тетя Кети так и не дождалась ответа. Нинель было неинтересно про мясо. Ей ни про что не было интересно.

Однажды, когда Роберт собирался бежать домой – а он старался прошмыгнуть незаметно, пока тетя Ника крутилась на кухне, – она его остановила и позвала к столу. Поставила перед ним тарелку и велела есть. Роберт сначала стеснялся и отказывался, но Кети, которая ела, как птичка, и была похожа на ходячий скелет, вдруг села рядом и попросила себе тоже еды. Ради Роберта. На следующий день все повторилось. Тетя Ника начала печь пироги, торты, пирожные и плакала уже от счастья, что Роберт и ее дочь наконец «перестали греметь костями на суп». Тетя Ника была готова простить все и всех ради этого мальчика, который вернул ее дочь с того света. Кети начала улыбаться и смеяться, как раньше, ведь она всегда была легкой и смешливой. Стала тянуться к матери – с разговорами и без, просто посидеть рядом. Кети уже без слез могла говорить о Серго и рассказывала, какой Роберт таланливый. Как сильно он отличается от брата. Ничего общего. Серго был ярким, Роберт предпочитал держаться в тени. Серго все давалось легко, с потолка валилось, Роберт брал усидчивостью, терпением, старанием.

– Я забирала сегодня Роберта из школы, – рассказывала Кети матери, – он стоял рядом с раздевалкой и давал всем пройти. Ждал, пока все оденутся, и только потом вышел. Вышел последним. Серго же всегда врывался в раздевалку первым, срывал чужие куртки, если они ему мешали, и первым выходил.

Тетя Ника слушала, понимая, как важны эти рассказы и воспоминания для Кети, но так и не решилась признаться дочери в том, что заставило ее начать готовить и принять Роберта как собственного сына.

В тот день она оказалась на вокзале. Случайно. Сама не помнила, зачем пошла той дорогой. Ноги сами повели ее в другую сторону. Наверное, тетя Ника задумалась о Кети, о ее судьбе. Или о том, завтра пойти на рынок или не завтра? Возможно, в тот момент она вспомнила сон, в котором рожала Кети. Сон был настолько натуральным, что тетя Ника проснулась без сил. Она прекрасно помнила, как во сне рассказывала соседкам по палате, какой Кети вырастет красавицей, какую трагедию переживет. Сон совместил прошлое с будущим, и тетя Ника не знала, что означает сновидение.

Обнаружив себя на вокзале, тетя Ника решила купить лаваш, который в местной лавочке пекли лучше, чем во всем городе. Она зашла в маленькую комнатку в здании вокзала, которая гордо именовала себя «кафе», и увидела за столиком Тамаза. Он ел хачапури, а Бэла несла ему тарелку с хинкали.

– Ты стала продавать хинкали? – удивилась тетя Ника.

– Нет. Только для Тамаза делаю, как он любит. Чтобы сильно острый был. Тамаз, ты знаешь, красный перец может есть, как чурчхелу. Жалко его. Уже две недели сюда ходит, а я его кормлю. Ну не выгонять же… Совсем на себя не похож. Постарел. Седой, как старик, а ведь нашего с тобой года. Помнишь, как меня Тамаз со свадьбы украсть хотел? Надо было ему разрешить. А теперь что? Ты одна, я одна, Тамаз тоже, считай, один.

– А что Лика? – удивилась тетя Ника.

– После смерти матери совсем не оправится. Ты же знаешь, как они жили. Как бедный Тамаз страдал от тещи. Все думали, Тамаз первый в гроб ляжет и крышку за собой закроет, чтобы теща не успела в его гроб плюнуть. Она ему всю печень съела и не подавилась. Лика же всю жизнь под матерью. Как та скажет, так она и делала. Тетя Марина специально ее замуж за Тамаза выдала – такой ей зять был нужен. Терпеливый, покорный. Другой бы уже не выдержал. А он терпел. В доме только голос тети Марины был слышен. Но ведь жили. Лика плакала, Тамаз молчал или сюда приходил, а тетя Марина так кричала, что все за ее связки беспокоились. Но ведь даже не охрипла ни разу! Зачем она в оперный театр не пошла работать? Там бы кричала в свое удовольствие. Хотя что я тебе рассказываю, сама все знаешь. Ох, кто же знал, что тетя Марина умрет сейчас, а не потом? Лика не знает, как жить. Тамаз не знает. Они же не умеют без тети Марины и в тишине. Сейчас, подожди, соус Тамазу принесу, как он любит.

Тетя Ника увидела, как жадно ест хинкали Тамаз, отметила и грязную рубашку соседа, и его сгорбленную спину – человека, которого постоянно бьют, и он привык склоняться под ударами. Она видела, как Бэла поставила на стол соус, что-то спросила у Тамаза, а он ничего не видел и не слышал. Он ел так, как ест человек, не чувствующий ни вкуса, ни запаха еды, – будто «заедал» свое горе. Как в последний раз. Бэла стояла рядом. Пододвинула миску с соусом. Налила в стакан компот. Улучив момент, убрала грязную тарелку и поставила чистую. В этих движениях тоже была боль, разочарование, тоска. Тетя Ника подумала, что, возможно, Бэла и права – если бы она вышла замуж за Тамаза, как собиралась и как хотела, когда им было по восемнадцать лет, вся жизнь могла бы сложиться по-другому. И тогда бы Бэла не осталась вдовой в тридцать пять лет. А у Тамаза не было бы тещи, которая сначала выпила всю его кровь, а потом умерла. И Тамаз не знал, как жить без такого добровольного донорства.