Ян Засурский - Старый шут закон

Миньон наконец вздохнула свободно. У Фрэнка, видно, открылось второе дыхание.

— Как правильно отметил мой ученый коллега, суть нашего дела заключается в том, собралась ли толпа с заранее обдуманным намерением, вероятным результатом которого и должны были явиться трагические события. Помощник главного прокурора пытался убедить вашу честь, что толпа вступила в сговор с целью освободить арестованного, убив охранявших его полицейских. Но мыслимо ли это? Правдоподобно ли? Я уж не спрашиваю — вероятно ли?

Если бы толпа задалась целью освободить Арсе, то, скорее всего, она пришла бы к тюрьме, куда его посадили. Но как раз там никто и не появлялся. Еще задолго до начала слушания рабочие собрались и терпеливо ждали у здания суда. Одно это неопровержимо доказывает их мирные намерения — просто попасть на открытое разбирательство, назначенное на то утро. Если бы они хотели убить или запугать шерифа и его помощников, почему же они ничего не предприняли, пока арестованного вели в суд, хотя путь из тюрьмы не близкий? Возможностей для этого было сколько угодно, тем более что полицейские выбрали не короткий маршрут через переулок, а повели заключенных по Девятой улице к площади, а потом прямо через толпу к главному входу. Более удобный случай для нападения и придумать трудно. Но никто не тронул ни заключенного, ни полицейских, никто не вытаскивал пистолетов, не размахивал молотками или хотя бы прутиками. Только после того, как заключенного ввели в зал суда, люди попытались пройти следом, но дорогу им преградила вооруженная полиция.

Так неужели, ваша честь, нужно доказывать их истинные намерения? Ведь ясно как божий день, что им хотелось лишь присутствовать на суде. К тому же они соблюдали порядок, вели себя мирно. Когда их законные требования не были удовлетворены, они все-таки сохранили спокойствие. Можно было ожидать, что, возмущенная произволом властей, толпа попробует ворваться в здание, но нет, ни один не поддался на провокацию, ни один не ответил оскорблением на оскорбление. Никто не бросил даже камня. Рабочие только кричали: «Впустите нас!» — но ведь это их право. Они лишь стучали в закрытую дверь. Лишь пытались заглянуть в окно. Надо отдать должное их выдержке!

Фрэнк охрип и откашлялся. У Миньон от жалости заломило в груди. «Doucement» [162] Осторожнее, не горячись (франц.). , — прошептала она, увидев, что он снова приложил к губам платок.

— Что же, позвольте теперь спросить, вызвало беспорядки? В ответе на этот вопрос, ваша честь, и заключается суть нашего дела. Из показаний судьи Эверслива известно, что слушание не состоялось. Его перенесли, чтобы подсудимый Арсе смог найти себе защитника. Но освободили ли Арсе с этой целью? Нет, не освободили! Может быть, отпустили под залог или поручительство? Тоже нет. Его просто приказали отвести обратно в тюрьму. Разве это не странно? Как же он мог из тюремной камеры найти защитника, когда я, находясь на свободе, не отыскал в городе ни единого адвоката, готового помогать рабочим?

Qui ca y est, все идет хорошо, дорогой. Продолжай в том же духе, только не отклоняйся в сторону и береги силы!

— Более того, ваша честь, рабочих даже не поставили в известность о происходящем. Вышел ли судья Эверслив на крыльцо, чтобы объявить: «Разбор дела отложен до тех пор, пока заключенный не найдет защитника»? Ничего подобного! А полицейские? Они напускали на себя таинственный вид, будто у них был какой-то скрытый умысел. Они мешали рабочим увидеть, что происходит. Намеренно возбуждали самые худшие страхи и подозрения.

Но если даже люди на улице были встревожены, то представьте, ваша честь, как чувствовал себя в руках четырех вооруженных полицейских сам заключенный. Ведь его собирались вывести черным ходом в безлюдный переулок. Стоит ли удивляться, что он постарался сообщить товарищам о происходящем? Я сейчас говорю о знаке, который он подал, о так называемом «заранее согласованном сигнале». Почему обвинители решили, что сигнал был «заранее согласован»? Какие, пусть самые незначительные доказательства могут они предъявить по этому поводу? Никаких! Ровным счетом никаких! Я надеюсь, что и вы, ваша честь, внимательно следили за свидетелем, когда он описывал и показывал этот сигнал. Лично я вовсе не считаю, будто он означал: «Идите в переулок и освободите меня». Нет, он означал именно то, что старались скрыть власти: «Меня уводят в тюрьму через черный ход». Просто Рамон Арсе пытался сообщить друзьям то, чего не сообщили им ни судья Эверслив, ни полиция. И люди поняли. Они хорошо знают нравы реатинских блюстителей порядка. Они знали, что у Арсе есть все основания бояться, и тоже боялись за него, потому что любили своего героя, своего доблестного Сида. Так разве удивительно, что они не пошли в переулок, а побежали — «бросились», как выразился мой ученый коллега? Я в таких обстоятельствах тоже бы «бросился», да и вы, ваша честь, наверняка не остались бы на месте, увидев дорогого вам человека в беде. Разве это предположение лишено здравого смысла?

Хорошо, очень хорошо, думала Миньон. Здравый смысл — вот она, твоя путеводная нить. Держись ее, не сбивайся с дороги… но только будь хладнокровнее — лучше уж сохранять спокойствие и бесстрастие, как этот книжный червь Левицки. Но Фрэнк, к сожалению, сочтет бесстрастность уклонением от своего долга…

— На основе каких же данных обвинение считает, будто толпа собралась с противозаконными намерениями? Рассмотрим, к примеру, показания о том, как Сирило Сандобаль сунул руку во внутренний карман пиджака и сказал привратнику Ландавасо: «Оставьте-ка их нам». Эти показания приемлемы либо как попытка доказать, что у Сандобаля было оружие, но тогда эта попытка с негодными средствами, поскольку Ландавасо не видел пистолета и даже не заметил, чтобы карман Сандобаля оттопыривался, — либо как попытка установить намерения Сандобаля. Но мы вправе усомниться, так ли свидетель понял слова покойного. Разве нельзя, например, предположить, будто Сандобаль сказал: «Оставьте-ка нас», то есть не преследуйте нас, мы не делаем ничего плохого. В любом случае судить по этим словам о планах всей толпы нельзя. Они были предназначены только для Ландавасо . Больше никто их и не слышал — ни Бэрнс Боллинг, ни Клайд Фоунер, ни другие очевидцы. Нет и ни одного свидетельства, что толпа подхватила эти слова, закричала: «Бей их!», «Мы поддержим!» Так зачем же связывать личные намерения Сандобаля с намерениями толпы? Еще судья Холмс в деле Чейнса дал прецедент, по которому надо, во-первых, доказать, что какое-либо лицо замышляло убийство, во-вторых, доказать, что между ним и толпой существовал сговор. В нашем деле намерения Сандобаля остаются пока не доказанными и связь его с толпой не установлена. Сами же показания Ландавасо расплывчаты, двусмысленны, не убедительны. Кого имел в виду Сандобаль, произнося слово «нам»? Себя и Армихо? Себя и Арсе? Ответить на этот вопрос невозможно. И потом, кто такие «они»? Полицейские? Толпа? Нет, это не доказательство, а неразрешимая головоломка.