Ян Засурский - Старый шут закон

— Я возражаю! — Это был снова Фрэнк, злой, с всклокоченными волосами. — Такие выводы категорически противоречат источникам…

Но тут заорал главный прокурор.

— Ваша честь, я…

Затем он заговорил уже потише, но глаза его угрожающе сверкали.

— Я протестую. Адвокат ведет себя оскорбительно, он беспрерывно…

Внезапно Соумс повернулся, ткнул дрожащим пальцем в сторону Лео Сивиренса и вне себя от ярости закричал:

— Заткнитесь! Это я вам говорю, ВАМ! Помолчите!

От удивления и обиды Лео широко раскрыл глаза.

— Я только попросил мистера Хогарта передать мне книгу, чтобы посмотреть…

— Молчать! — снова завопил Соумс.

На этот раз в толпе засмеялись, и смех подействовал на прокурора, как отрезвляющий душ.

Судья Бек тоже улыбнулся залу, но никаких постановлений выносить не стал. Сев, Дьюи Соумс принялся поправлять манжеты. Впервые за все время этот самый высокопоставленный человек из всех сидящих в зале открыл рот — да еще как открыл! Публика недоумевала.

Судья кивнул Левицки, чтобы тот продолжал.

— Итак, ваша честь, я прошу, чтобы суд, исходя из событий, предшествовавших смерти шерифа Маккелвея и последовавших непосредственно за ней, решил, насколько тут вероятно существование заговора, приведшего к убийству. Факты, на которых может основываться это решение, таковы: шериф Маккелвей умер от пулевого ранения; два человека стреляли из толпы в блюстителей порядка; один из подсудимых ударил полицейского молотком; в распоряжении другого подсудимого находилась дубинка; помощник шерифа был избит до потери сознания; и наконец, толпа кинулась на место преступления по сигналу арестанта, который пытался бежать и действительно бежал в результате убийства. Разве всего этого недостаточно, чтобы допустить вероятность заговора?

— Мне хотелось бы заверить присутствующих, что обвинение не ставит своей целью притеснять бедняков. Напротив, мы хотим дать им возможность доказать свою невиновность на суде, где их участь будут решать их же сограждане, а права будут находиться под охраной всей нашей демократической системы судопроизводства. Как и все американцы, они имеют право на эту привилегию, но она должна быть предоставлена и народу нашего родного штата, от имени которого выступает обвинение. Вот в чем суть и смысл нашего обращения к суду.

Левицки сел, снял пенсне и, словно в молитве, склонил голову.

Хейла чувствовала себя как усталая, побитая собака. Нет ни малейшего сомнения, что речь Левицки поставила под угрозу жизнь невинных людей, людей того класса, с которым (она верила всей душой) связаны надежды человечества — в том числе и евреев. И все же, работая на подонков, Левицки ухитрился остаться в стороне. Он не раболепствовал, не требовал крови. Ему удалось выйти из двусмысленного положения с большим достоинством. Будучи на самом деле пособником правящего класса, он всего лишь «призывал к соблюдению закона».

Сам Левицки, казалось, и не слышал, как судья Бек, кивнув в его сторону, сказал:

— Суд благодарит заместителя главного прокурора за вдумчивое и беспристрастное изложение юридических аспектов дела, как он их понимает. Он выполнил свой долг в лучших правовых традициях.

Хейле стало жарко. Слова судьи точно соответствовали ее мыслям… но в том-то и весь ужас! Подумать только, минуту назад она чуть ли не гордилась Левицки. Теперь же она поняла совершенно отчетливо — еще один еврей унизился, вывалялся в грязи.

Судья объявил десятиминутный перерыв.

Фрэнку лучше побыть это время наедине с собой, думала Миньон. Он и без подсказок понимает, что свалял дурака, успел настроить судью против себя, а может быть, и против подзащитных; разве он не видит, как удовлетворенно перешептываются его недоброжелатели? В перерыве ему надо бы взять себя в руки, причем без посторонней помощи. Начни его утешать она, Лео или Пол, он, чего доброго, заподозрит, что вел себя еще глупее, чем на самом деле.

Да и ей не мешает успокоить нервы, решила Миньон; так что, пока Пан будет курить и выяснять, кто из ее друзей все еще «предан общему делу», она посидит в зале одна.

Не известно, достанет ли ей выдержки довести работу до конца. Она оказалась куда труднее, чем они с Фрэнком по неведению решили там, дома, когда она с радостью приняла его предложение поехать сюда вместе. Со своей долей она бы уж как-нибудь справилась, лишь бы Фрэнк вытянул ношу без ее помощи. Он вымотался и поэтому порой забывает, что всему свое время — и драчливости, и дипломатии. Чем сильнее он устает, тем сильнее проявляется его задиристость — и тем меньше от нее пользы. А сегодня утром у него сел голос; у актеров, к примеру, такое часто бывает, когда они боятся провала. Да, если его хандра затянется, у нее просто не хватит сил на то, чтобы поддерживать его и одновременно тащить комитет.

К тому же еще вопрос, долго ли она сможет терпеть этот прогнивший мир богемы, иногда привлекательный, чаще просто жалкий и всегда чуждый — мир, который порой так гнусно искушает возблагодарить бога за то, что ты непохожа на других, а то и закрутить роман с Палмером Уайтом или Невином Спидом. Нет, ей тоже нужна моральная поддержка Фрэнка — не меньше, чем ему.

Миньон расстроилась, увидев, что он не пошел на улицу хоть немного размяться под теплыми лучами солнца, а остался в зале; сидит и что-то серьезно обсуждает с Лео, Полом и Лидией, причем сам говорит меньше обычного, а кивает часто — видно, только делает вид, что соглашается (так ей, во всяком случае, показалось).

Наконец он поднялся и вышел, скользнув по залу отсутствующим, рассеянным взглядом и не заметив ее ласковой улыбки.

Когда молоток судьи призвал зал к порядку, встал помощник главного прокурора, тот, у которого были злые глаза.

— Ваша честь, — с нескрываемым удовлетворением сказал Мэллон, — обвинение не намерено ничего добавлять к доводам мистера Левицки.

Заявление возымело предполагаемый эффект. Фрэнк явно испугался. Миньон видела, как, откашлявшись, он наклонился к Лео и Полу, чтобы посоветоваться об ответном заявлении. Она знала, что усталость, чувство собственной вины и боязнь еще больше ожесточить судью побуждают его отказаться от выступления, объявить, что защита решила ограничиться речью Шермерхорна.

Но Пол и Лео, судя по всему, принялись усиленно разубеждать его, и Миньон почувствовала к ним глубокую признательность. Устал он или нет, сейчас не время уходить в кусты, даже не попытавшись сгладить дурное впечатление, которое он произвел во время речи Левицки. Да и зачем давать судье повод думать, будто коллеги ему не доверяют? Уж кто-кто, а она знает, какой ее Фрэнк превосходный адвокат. И не потому, что умеет блеснуть яркой, но не слишком глубокой импровизацией, нет, как раз наоборот — потому что умеет не жалеть себя, умеет тщательно готовиться, вникать во все мелочи, размышлять и снова готовиться и только потом обрушивать на противников все свои доводы, подкрепленные энциклопедическими знаниями. А сейчас-то он подготовлен.