Ян Засурский - Старый шут закон

— Да… то есть… в то время я просто удивился.

— Я хотел быть уверенным, что пуля будет храниться в суде. Иначе обвинению ничто не помешало бы впоследствии предъявить совсем другую пулю — не того калибра, которым вооружены полицейские, да и к тому же выпущенную из пистолета, подкинутого потом в дом кого-нибудь из рабочих. В провокациях такого масштаба всего можно ждать.

Палмер не был полностью удовлетворен, но его уважение к проницательности Фрэнка возросло.

— Хорошо. Но если показания врача могли нанести обвинению столько вреда — по крайней мере неудобств, — отчего же они смолчали?

— Не хочется признаваться, но и юристы порой допускают ошибки. Может быть, просто проморгали или не хотели дискредитировать собственного свидетеля. А может быть, надеялись, что мы начнем перекрестный допрос — тогда у них появилась бы возможность повторно допросить свидетеля. Остается лишь гадать.

— Что ж, понятно. Следующий вопрос о миссис Гарсиа. Почему защита даже не попросила судью распорядиться об офтальмологической экспертизе? Тем более что благодаря медицинскому заключению с двух человек обвинение было снято.

Хогарт потер глаза.

— Коротко на это не ответишь. Да и вопрос слегка щекотливый…

— Если вам не хочется…

— Да нет. Отвечу, если смогу. Мы, как вы знаете, свидетелей решили не выставлять. А если бы выставили только миссис Гарсиа, то оказались бы в неловком положении перед другими подзащитными, например перед Моби Дугласом, у которого железное алиби. Что бы там ни говорил судья, я уверен — отказавшись выставлять свидетелей, мы выиграли гораздо больше по сравнению с упущенной возможностью сразу же освободить одного человека; через пару дней она и так выйдет под залог, а на суде ее, несомненно, оправдают. Что касается Моби, то его освободили без нашего вмешательства. Обвинение слепой женщины в «содействии побегу заключенного» настолько нелепо, что рядом с ним обвинения против других подзащитных также покажутся абсурдом. Для нас это бесценная пропаганда. Конечно, мы посоветовались с миссис Гарсиа перед тем, как она вернулась в тюрьму, и вам, я думаю, будет интересен ее ответ. — Он покопался в портфеле и вытащил исписанный от руки листок. — Переводил Транк де Вака, а записывал Лео Сивиренс. Цитирую: «Я иду со своим мужем до конца. Я не совершала никаких преступлений, и он их тоже не совершал. Но если ему и остальным нашим товарищам будет польза от того, что я вместе с другими невиновными предстану перед присяжными, то я готова. У меня только одно желание: поскорее вернуться к моей малышке и заботиться о ней. Об одном прошу адвокатов — чтобы в ожидании суда мне разрешили жить дома. Я надеюсь, что мне это разрешат. Это будет поддержкой моему мужу — если он будет знать, что наш ребенок скоро окажется у материнской груди».

Когда Фрэнк взглянул на Палмера, в его усталых глазах была нежность.

— Разрешите мне переписать? — попросил Палмер. — Я верну листок завтра или… то есть я… нет, лучше я перепишу его внизу и оставлю у портье.

— Пожалуйста. Как вам будет удобнее.

— Я очень признателен, Фрэнк. Мой последний вопрос вы затронули сами — о залоге. Рассчитываете ли вы освободить всех? Конечно, кроме тех, кому в освобождении под залог отказано.

— Разумеется, мы делаем все возможное. Пан завербовала поручителей для трех женщин. Но найти поручителей для шестерых мужчин куда труднее. По закону недвижимое имущество, служащее залогом, может быть оценено только в половину его налоговой стоимости, а эта налоговая стоимость в свою очередь равна только половине рыночной цены. Так что для каждого, кому назначили залог в семь с половиной тысяч, нужно набрать недвижимости на тридцать тысяч, а для всех шестерых — на сто восемьдесят. Мы, конечно, попробуем добиться, чтобы залоги снизили, но даже в этом случае… — Фрэнк со свистом втянул воздух и тряхнул шевелюрой.

Палмер встал.

— Я вам очень благодарен, Фрэнк, я…

— Не за что. Жаль, что уже так поздно. Но у нас еще будет несколько часов в машине, во вторник… если, конечно, вы с нами поедете.

— Буду очень рад…

— «С нами» означает меня и Лидию Ковач; у Миньон и здесь много дел. Устраивает?

— Да, вполне. Итак, до вторника. Хочу пожелать вам как следует выспаться.

Уже выйдя из номера, Палмер осознал: последние слова вырвались у него от страха, что ему самому в эту ночь не заснуть. Во вторник… в Реату… в этот ад… без Миньон. Может быть, оно и к лучшему — если он будет трусить, как трусит сейчас…

Стол в вестибюле был занят, и он решил переписать трогательные слова миссис Гарсиа в ночном буфете. Может быть, помощник шерифа и тот, седой, еще там и он услышит что-нибудь важное…

Зал был пуст, если не считать двух-трех сонных шоферов в лихо заломленных форменных фуражках. Но повернуться и уйти — значит привлечь к себе внимание. Какой же из него тогда сыщик? Поэтому Палмер уселся за столик и заказал кофе.

Когда первый из трех автобусов с бывшими заключенными подкатил к реатинской автостанции, было уже около двух часов ночи. Поездка в битком набитом автобусе прошла для Моби Дугласа безрадостно: всю дорогу он клевал носом, часто впадал в тяжелое забытье, а один раз ему даже приснился кошмар — он сидит в тесной железной клетке, не может ни рукой, ни ногой шевельнуть, а Зайчонок, его дочка, — во сне она была еще совсем маленькой, — отбивается от подвыпившего белого хулигана и зовет на помощь.

Его попутчики, все до одного испанцы и мексиканцы, пустили по кругу старое сомбреро, купили на собранную мелочь несколько бутылок и всю дорогу веселились. Даже водитель, оказавшийся братом Хесуситы Заморы, получил свою долю и под крики: «Picalo fuerte, hombre!» [167] Пришпорь его посильнее, парень! (исп.). — разогнал вовсю свою старую колымагу, захватив самую середку шоссе, так что встречным машинам, чтобы не столкнуться с ними, приходилось чуть ли не съезжать в кювет.

Моби не обижался на соседей, хотя песни и громкий хохот то и дело его будили. У них был повод для веселья — их выпустили на свободу, выпустили, и все тут. Заговор властей сорвался. Целых две недели, как беспечно пошутил кто-то, вызвав бурный взрыв веселья, их трижды в день кормили за казенный счет, и получше, чем дома, на пособие. От вина им было тепло и светло на душе — сейчас, во всяком случае. А завтра будет новый день. Успеют еще подумать и о товарищах, которые остались в тюрьме, и о том, как бороться дальше.

Один Моби сидел мрачный — только и радости, что сосед не говорит по-английски и не мешает дремать. Что с того, что его тоже выпустили, — от преследований он не избавился. И никогда не избавится. На этот раз у боссов не вышло, но они ему не простят, что он выскользнул у них из рук. Конечно, силой его бог не обделил, потому-то они его и боятся, да что толку, коли знают и уязвимое место — возьмут и выместят злобу на дочери. Ох, и трудно придется Зайчонку в ближайшие годы: матери у нее нет, а он разве может ей помочь? Она сейчас как распускающийся цветок, который, того и гляди, затопчут, а он что? Здоровенная глыба, пригодная лишь на то, чтобы заслонить напуганного ребенка, — а разве это нужно молодой девушке, вступающей в жизнь? Больше, чем когда-либо, девочка нуждается в материнской заботе. Была б жива Элис… Но второй Элис нет и не будет…