Юлия Кокошко - За мной следят дым и песок

— Кто у нас изображает кипучую деятельность — из рук вон? Нужны две труженицы, соглашаюсь на бесталанных.

Снаряжена колесница — за картофельные шеренги, за овощные цепи, на подступы к тем горам, где уже предуготовлено… почти в мираж. В путешествии — четверо: лохматый полуинтендант на кухонном хозяйстве, вероятно, наполовину журавль: тонкошеий франт в тунике с крылышками, в три прорези выгнанной из мешка, галстук — бархатно-голубой горошек полыни, что ни утро свежий, и не упущена быть прорезанной петлица, моды сезона… а может, к земному удобству — наполовину гусь: рябого пера, отзывается на какое-то гусиное имя, к тому же гогочет, и ни намека, что через десять страниц полудругой — совсем другой, да и нынче в апогее — не полуинтендант, но Пастухов, сразу забравший у франта вожжи. С ними — Семнадцатая и Двадцатая барышни-поселянки. С ними палящий ветер, раздувший бахрому разговора и попутно — чувство приближения к пределу, к распаду, доплеснув юз — до дальней прихоти, до углей памяти.

Из досадующего Пастухова:

— Да черт с ним, с сухим законом, мало ли что я провозглашаю на клочке околотка — и только на лицевой стороне суток. Но если вам стукнула в голову интересная мысль, накапайте ее в узком кругу — и желательно в мелкую тару! Что ж вы рветесь — на смотр? Наши грузчики вчера так нагрузились, чуть не голыми бегали по просторам. Голая потеха аборигенам!

Из беспредельно изумленного полуинтенданта:

— Папуся, да почто же накукарекиваться, если не безобразничать? Не расслабить на себе портупею — и все ремни и лямки? Не сбросить патронташ и сумки с подсумками? Опомнись! Тускло опорожнять сосуд — или в упоении рвать, крушить, а кое-кого — и полить выпитым? И пересказывать свои свинства — взахлеб и неделями.

Цель паломничества — кусты в крагах огненных ягод, в каймах огня, в полтора роста незваных прибывших, кто тоже немедленно обведены — пламенем, кованые вокзальные орнаменты — на развязке полеводства и аграрных искусств, под фортецией леса, чьи сосновые пилястры и соляные столбы берез нащупывают ступени крутизны, поднимаясь — в пелену, и ни осень, ни тление не погасят их подъем. Или переплетение узких серебряных листьев куста — с рыбным рынком, с юркими сетями кильки и тюльки, с осколками зеркала, воссиявшими — небом. Итого: граница.

Из пояснения несравненного Пастухова:

— Нашему высокому гостю проректору донесли о здешнем наделе с ягодами, поправляющими от двадцати болезней. Так что повелели набрать и доставить — попервоначалу два ведра. Переходим к активным действиям. Думаю, можно вас здесь оставить на часок…

Но ведра — в траве, перекатывая и перегуливая пустоту, простогривая, чернокожая скакунья, непроглядная Ночка щиплет подножное и качает и растягивает колесницу или ковчег, а четверо, притянув за ванты ближний куст, жмурясь от солнца, лакомятся прямо с натуры и не замечают, что носы и щеки окончательно мечены огнем. Не лучше ли сгореть — в прекрасном солнечном дне, чем что-нибудь отстоять от огня?..

Новые поселянки, по шкале успешная борозда — Семнадцатая и Двадцатая, ошеломлены свалившимся на них счастьем: туча поклонниц срезана, божественный Пастухов — с вами и для вас! Долготой — в целое странствие! Которое вряд ли — солидный поход за золотым руном, но кто въедлив?

Полуинтендант, чмокая попавшей кислятиной, деловито советовал:

— Между прочим, наш заказчик читает историю ненаглядной коммунистической партии. Так что, мамочки, явитесь к нему на экзамен, говорите: а мы вам молодильные ягодки нагребли. Как поправилось ваше здоровье? Ждем от вас достойной оценки наших стараний… — и смеялся на гусином диалекте га-га . — Может, подсыпать ему что-нибудь еще — для особенного самочувствия? — и спрашивал Пастухова: — Он у вас читал?

— Нам похождения большевиков поверяла старейшая дочь этой партии, — отвечал Пастухов. — Но накануне экзамена я был приглашен на юбилей — дивное двадцатилетие, неожиданно увенчавшееся — воспетыми тобой безобразиями. Наутро я получил — сто пятьдесят давления и не успел вышагнуть из низовой культуры, из перевернутых ценностей. Как тут оценить мудрые постановления двадцать четвертого съезда? Их грандиозное значение — для одной шестой, и для стран соцлагеря и всего мира? К тому же аз грешный перепутал партийные документы двадцать четвертого съезда — с партийными документами двадцать третьего… не по стоимости, но по рассеянности, — невинно рассказывал Пастухов. — Так что эта мадам Сижу была оскорблена, едко высмеяла мое невежество и при всем честном народе вынесла приговор: я безыдейный лоботряс и просто никчемный тип! И если она скрепя сердце ставит мне удовлетворительно и не гонит прочь, то лишь потому, что я уже отслужил армию и в своем старшинстве над сокурсниками не снесу срама…

Солнце любит всех поселян, кого застало в своих объятиях, — благородных и уклоняющихся от определения, их преподобий и их подобий, вздорщиков комедии, идущих заре навстречу с подводами и с раскрывшими пасть мешками и торбами, и нарочных от плачей, но праздным дарит больше света и прохладней к тем, кто в тени воздетых на плечо мехов, кадей, вьюков и кулей, а впрочем, всем возводит золотые горы и приветствует — гулом пламени. В обласканных — пилигримы, окружившие куст, и куст — весь в эгретках, пекторалях и фермуарах огня… И кто-то столь освещен, что ни с кем не сравним, а иные не жалуют — ведерный барабан или барабанное ведро: новопоселянка Семнадцатая твердо не различает в формате — картофельный и ягодный профили, обоим не лежится и неймется — их тошнит ненасытностью… Словом, бунтарка С. сразит несравненного Пастухова — своим презрением к чинам и форматам, нежеланием угождать и выслуживаться, и перед таким диссидентством кумир уж точно не устоит! Правда, час спустя приедет за барышнями, чтоб вернуть их борозде… сто проклятий! — не ожидаемый Пастухов, а всего-то — полуинтендант, мешковатый франт и, узрев, что здравие замполита полно — чуть на палец выше дна… на тонкий девичий, догрузит ведро собственным чертыханием, и посягнет отоварить сборщиц — тем и этим профилем сразу, и замахнется формой во множественном числе — вожжи .

А Двадцатая с той же спорой шкалы, принимая экспедицию, не заслуженную ничем — или поминутной отсталостью, отпадением от картофельной тропы времени, негодует и дуется, что кургузая деревенщина-дорога, кожа да кости, глина да солома, вряд ли подсуетится закрепить ее союз с Пастуховым, разве уложишься — раскрыть себя и вывести приближение к несравненному на опорный пост в его гороскопе? На безотлучный фатум.

Для поправки дел и сил неуспевающей Дв. (смотри пункт двадцатый) остается сдать почти без боя — сет кривоколенных гастрономов, чтоб перехватить следующую площадку — Университет . И уж там противостоять — идущей густыми лекциями или нотациями науке и ждать: вот-вот споткнется о парадокс, застынет перед неразрешимым, трансцендентным… и кто истинный ученый закупорится в скорлупе, обособится в своей узости? Но взять паузу — и сойти в междисциплинарное пространство… по чьим переменным чернотропу и зимнику от предмета к другому барышня Дв. сможет — скитаться и высматривать Пастухова, а чтобы не потерять лицо, но украсить его натуральными нуждами сего променада, утвердить вдали — что-то базовое: кафедру, куда непременно пора завести нос, хранилище книг — от античных образцов до нынешних, стечение на лотках провианта, алфавитный ящик с почтами… переход из пассажа в театр или из темных аллей в преисподнюю… И как не удостовериться, на месте ли — деканат, актовый зал и пышущая всесилием дверь, выпекающая румяный пентакль, а в коридорных окнах жужжат вчерашние перекрестки или позавчерашние пастбища? Хоть и эта дорога, камни и пиктограммы, не протяжней той соломенной — в элизиум под вокзалом леса. Хорошо, если держится — пять минут… Но когда ваша тема — извечное отставание и опоздание, не угодить бы — на маршрут, когда Пастухов уже миновал… и вообще нонсенс — не произвестись в свет тремя годами раньше, чтоб блаженно зачислиться на курс Пастухова! Лучше признать сразу — в этой жизни ты вряд ли что-то догонишь, избранный объект — непознаваем, и первые сведения о нем неизлечимы и обогащению не подлежат.