Ксения Букша - Чуров и Чурбанов [litres]

Байя легла, глядя в темноту почти вровень с полом, а из темноты откуда-то набежали вьюшки, искры, мигания, мерцания. Они повторялись и чередовались через равные промежутки, так же, как раньше – схватки, не давая темноте за окном оставаться слепой и густой. В комнате же и вовсе пространство сквозило светом: здесь был мобильник Чурова, ещё не севший, фонарик и свечка, которую он принёс из кухни. Было темно, но тепло.

Чуров мыл ребёнка под тонкой струёй прохладной воды. При свете фонарика он разглядел слипшиеся волосы, припухшие веки, маленькие пальцы. Девочка была как маленький Чуров, как Байя и как мама Чурова. Чуров мыл маленький шелковистый живот, попу, ножки. Он вытер ребёнка насухо и понёс Байе, положив животиком на руку, а лицом на ладонь, как носил самых маленьких своих пациентов.

Новорождённая девочка взяла грудь. Чуров укрыл всех одеялом, прошёлся в волнении от окна к дверям, собрал с пола то, на чём рожала Байя, и позвал с кухни Вику. Чуть виляя хвостом, Шеф подошёл к Байе с дочерьми и лёг рядом, у дивана, – не слишком близко, но так, чтобы вместе.

Зелёным засветился экран чуровского мобильника: пришла эсэмэс. Это означало, что сеть снова появилась.

«27 ноября, – писало Министерство чрезвычайных ситуаций, – в Петербурге и области ожидается снег и шквалистый ветер».

– М-м! – сказал Чуров. – Перепугались-то все. Конец света и всё такое. А всего лишь блэкаут, снег и шквалистый ветер.

Тут Чурову пришла ещё одна эсэмэс.

«Перезвони», – писала Елена Захаровна. Написала, несмотря на то, что не его дежурство и что света нет во всём городе.

– Алло, – послышался далёкий полуобморочный голос Елены Захаровны. – Чуров, Н. ушла.

– Как?! – Чуров чуть телефон не уронил. Его мгновенно прошиб пот.

С Н. у них несколько дней назад вышел большой скандал – на другом отделении некая специалистка решила назначить инфузионную терапию уже на фоне острого миокардита. После реанимации девочку перевели к ним на отделение. Чуров долго говорил с её разгневанным папой, который не понимал, что Чуров не напортачил, а, наоборот, пытается исправить то, что напортачили другие. И вроде удалось её стабилизировать. А теперь, значит, вот так.

– Из-за электричества, – кричала в трубку Елена Захаровна. – Когда свет вырубили, у нас автономная система, но скачок напряжения…

– Напишите, что моё дежурство, – сказал Чуров. – Быстрее, прямо сейчас. Что мы поменялись, напишите. Ждите, выхожу.

Он заметался по комнате. Наткнулся на стол. Попытался сообразить, что же должен взять с собой. За окном света пока нигде не было – полная, чернильная тьма. Снегу там, наверное, подумал Чуров. Как добираться-то. Что ему буря, что ему ветер, если распухло горло у Пети. Зной или стужа, день или ночь…

– Папа, ты уходить собираешься? – затревожилась Вика. – С мамой всё будет хорошо? Им в больницу не надо?

Чуров остановился, держа в руках бумажник. Шеф встал и процокал когтями поближе к Чурову. Сел рядом. Чуров вгляделся в темноту, где на диване лежали Байя с новорождённой. Посветил фонариком. Обе спали. Байя ровно дышала. Малышка мелко посасывала во сне.

– Я вызвал скорую, – сказал Чуров. – Но вряд ли они доберутся раньше утра.

– А ты на дежурство? Ты скоро приедешь?

– М-м, – сказал Чуров.

Он не знал, что ответить. Его посетило странное чувство, вернее, не посетило, а незаметно нахлынуло, охватило целиком. То самое чувство, хорошо знакомое ему, которое он впервые испытал, когда стоял в маленькой комнатке этажом ниже, глядя на Байю и шестимесячную Вику. Как и тогда, он уже почти знал, что случится, уже почти понял, ухватил смысл происходящего, но догадка ещё не вошла в него. Вот и теперь Чуров, уже опытный, удерживал свою догадку на периферии взгляда, в слепом пятне, и не давал ей проникнуть и стать видимой. Вместо этого он снова стоял и нерешительно смотрел в полутьме то на Вику, то на Байю и новую девочку.

Шеф под ногами тявкнул, завертелся, коротко заскулил. Чуров присел.

– Хорошая собака, – он стал гладить Шефа, тот ласкался, лез на Чурова лапами и почему-то всё поскуливал. – Да ты моя умница…

Температура упала за ночь на двадцать градусов. Серые обрывки гирлянд свисали там и сям с ёлок, карнизов и фонарей. Кое-где не удалось восстановить и освещение. Троллейбусы не ходили. Светофоры не работали. Машин на улицах почти не было. Пешеходов не было совсем. Неву замело по края. Снег казался фиолетовым и сухим как порох.

– Значит, так, – сказал главврач, пододвигая к Чурову бланк заявления об уходе по собственному желанию. – Вам всё равно скоро придётся уйти, вы сами уже себе подписали, когда согласились, что дежурство было ваше. И это будет суд, реальный срок, запрет на профессию. Вы можете уйти, можете остаться, дежурство уже было ваше, вы это понимаете. Просто я не хочу, чтобы мне говорили – он после этого у нас работал.

– Вы сами понимаете, что виновато не наше отделение, – сказал Чуров. – Виноват лечащий врач, который проморгал ревмокардит, – он сделал паузу, но главврач не возражал, только лампочка гудела с напряжением. – Вы же не поэтому меня увольняете.

– А неважно почему, – сказал главврач, задрав очи к потолку кабинета.

– М-м! – протянул Чуров, и прозвучало это так, как Чуров никогда не звучал: по-чурбановски, презрительно, окончательно. – Давайте заявление. Но учтите, я имею право проработать ещё две недели.

Чурбанов прибавил шагу. Как всегда, одет он был легко, даже без шарфа. Сильнейший мороз выбелил небо, укоротил дыхание, а снегу навалило выше колена. Но на проходной всё было спокойно, как в начале времён. Охранник скучал, кротко сложив руки на брюхе. В углу работал крошечный телевизор. Там мелькали серые пятна, слоились полоски. Чурбанов набрал Чурова. Гудки не шли, как будто здесь вообще не было сети.

Чурбанов перегнулся через барьер.

– Мне к Чурову.

– Проходите, – охранник даже не взглянул на него.

– А куда?

– Да вперёд, – сказал охранник, всё не отрываясь от светящейся мельтешни. – Вперёд, а там увидите.

Зайдя в ординаторскую, Чуров нашёл там свой остывший трёхдневный чай. На поверхности чая плавала плёнка. Рядом на столе валялись обломки сушек и фантики. Чуров осторожно, стараясь не шатать стол, присел и отпил немного из чашки.

Прибежала Елена Захаровна.

– Иван Александрович, вы зачем на три дежурства подряд поменялись?! Я всё понимаю, но девочку уже не вернуть, а у вас новорождённая дочка, шли бы вы домой, к чему это ненужное геройство.

Чуров глянул на неё и сказал:

– Почему только на три дня, Елена Захаровна? Я две недели здесь просижу. Только ничего не спрашивайте. Хотите вылечить всех, кто с пороками сердца неоперируемыми, ревмокардиты те же, запущенные артриты, артрогрипозы… Хотите быстрое и полное выздоровление, тащите всех сюда, только ничего не спрашивайте.