Холли Борн - Эви хочет быть нормальной [litres]

– Что же из тебя получится в старости, если ты уже такая мудрая? – спросила я. – Ты случайно не Пифия из «Матрицы», а?

– «Ложки не существует!» – со смехом процитировала она фразу из фильма.

– Как же я тебя люблю! – воскликнула я, крепче прижимая ее к груди. – И мне чертовски приятно, что ты запомнила эту реплику! Вот это я понимаю – моя сестренка! Что бы ни случилось, я всегда рядом… А уж когда меня отсюда выпустят – тем более!

– Я тоже тебя люблю, – сказала Роуз. Сзади к ней подошла медсестра и мягко, но уверенно положила руку ей на плечо, точно говоря: «Мне жаль, но тебе пора». – И все же, по-моему, стоит во всем признаться подругам…

– Может быть.

Сара пришла в тот день, когда с меня сняли повязки. Тогда со мной уже успели провести двухчасовой сеанс терапии, чтобы помочь смириться с новым состоянием рук, но, когда Сара зашла в палату, я все равно пялилась на них, точно на Кольцо Всевластия.

– Как руки? – спросила Сара безо всяких приветствий, опустившись на край моей кровати и положив рядом папку с бумагами.

Я показала ей ладони, наблюдая за тем, как она старательно скрывает отвращение.

– Вы же себе представляете павианов с их мерзки ми задницами? – спросила я, надеясь, что, если пере веду все в шутку, мне станет легче. – Так вот, теперь у меня вместо рук задница павиана!

И тут слезы полились рекой – возможно, потому что Сара, как никто другой, умела их выдерживать.

– Все заживет, – успокаивающим тоном заверила она меня, дав выплакаться. – Врачи говорят, что кожа восстановится. Тебе очень повезло, что родители успели быстро все смыть.

Я посмотрела на нее сквозь слезы:

– Повезло? Поверить не могу, что вы это всерьез. А еще что именно вы упекли меня в психушку.

Сара склонила голову набок:

– Это не совсем так, Эвелин. Ты сама согласилась сюда лечь, по доброй воле. «Упекают» тех, кто отказывается от помощи. А ты легла в это отделение добровольно.

– Как будто у меня был выбор.

– Как сказать…

– Как же это все вышло? – спросила я сквозь рыдания и издала стон, который вполне мог бы ужаснуть даже опытного психиатра. Сара сидела и внимательно слушала мой рассказ о событиях последнего месяца, и ее лицо то и дело принимало сочувственное выражение. Я поведала ей о Битве бэндов, о ссоре с родителями, о спальне Гая…

– Я так быстро слетела с катушек, – проговорила я, пытаясь объяснить свою печаль. Объяснить ту боль, что никак не желала проходить, сколько бы картин арт-терапевт ни заставлял меня нарисовать. – Так быстро… Дела ведь шли в гору, мне становилось лучше, а потом – БАЦ! – и снова безумие, и вся жизнь под откос… Получается, даже если я поправлюсь…

– Непременно поправишься, – уверенно вставила она.

– Даже ЕСЛИ я поправлюсь, какой в этом смысл? Если всего за какую-то неделю можно все потерять! Если я вечно на грани безумия! Что же теперь делать? Как быть?

– Если вдруг станет хуже, вспомни, какой путь ты проделала, обратись за помощью и продолжай бороться.

– Я ужасно устала бороться, – со слезами призналась я. – Как же это тяжело – быть как все!

– А как по-твоему, этим самым «всем» трудно быть собой?

– Нет, – мрачно ответила я и скрестила руки на груди, поморщившись, когда изуродованная кожа коснулась грубой ткани джемпера.

Сара немного помолчала, а потом вдруг спросила:

– А что, по-твоему, значит «быть нормальной»?

– Быть такой, как все, – не думая, ответила я.

– И что же такого замечательного в этих самых «всех»? Расскажи подробнее.

– Ну… м-м-м… Их не упекают в психушку.

Сара закатила глаза:

– Тебя тоже никуда не упекали. Ты здесь добровольно.

– Пусть так, но они-то тут никогда не окажутся.

– Возможно… вот только неприятности – а они бывают у каждого – могут привести их в куда более страшные места… например, в пивные… в казино… в чужую постель… в нездоровые отношения. И только если они действительно понимают, что полезно, а что нет, они начинают заниматься йогой… или бегать в парке.

– К чему вы клоните?

– Абсолютно все балансируют на грани безумия. Каждому в жизни выпадают страшные испытания, и нет никакого «нормального» способа их преодолеть, – со вздохом объяснила Сара. – Нормальность – это иллюзия. У каждого она своя. Так что ты гонишься за тем, чего не существует.

Я задумалась над ее словами:

– Если нормальности не существует, значит, мы все – безумцы, но каждый безумен по-своему. Тогда почему я здесь? Почему мне дают таблетки? Почему мы с вами встречаемся каждую неделю?

Сара пробежала кончиком языка по внутренней стороне щеки:

– Потому что твои поступки не приносят тебе радости. Если бы ты убиралась в доме по десять триллионов раз на дню, беспечно насвистывая и думая: «Такой уж я человек, что тут поделаешь!» – это было бы совсем не так страшно. Но ты ведь глубоко несчастна. Ты тратишь столько времени и сил на страх, на попытки контролировать все вокруг! А в конечном счете и саму себя. Пора уже перестать себя ненавидеть, Эви.

Я снова залилась слезами – целыми ручьями слез. Я плакала о себе, об изуродованных руках, о Гае, о жизни, которой у меня не будет, о тревогах, которые никогда меня не оставят, плакала от жуткой несправедливости… Плакала, потому что Сара, как всегда, оказалась права. Мне вспомнились мои мысли в тот роковой день, когда я побывала у Гая в спальне, а потом обожглась отбеливателем.

– Мне… мне… – начала я, заикаясь от всхлипов. – Мне казалось, что я поправлюсь, если меня кто-нибудь полюбит…

Сара пригладила юбку.

– Я хотела бы донести до тебя две вещи. Первое… Ты ведь помнишь, я тебя предупреждала о парнях, – заметила она.

Мама явно рассказала ей, что произошло между мной и Гаем. Я не выдержала и во всем ей призналась еще в первой больнице, после того как доктора извлекли кусочки гравия из моих изуродованных рук.

– И второе: тебя уже любят, Эвелин. Может, и не похотливые семнадцатилетние певцы, но семья уж точно. К тому же… твоя младшая сестра мне рассказала, что у тебя есть две подружки, которые уже измучили ее звонками. Это и есть любовь.

Я смахнула со щеки очередную слезу:

– Но они разлюбят меня, как только увидят мое истинное лицо.

Сара взяла папку и поднялась, явно собравшись уходить.

– Уверена, этого не случится, но для начала тебе нужно полюбить саму себя – это самое главное. Ладно… – Она сунула папку под мышку. – Приемные часы вот-вот закончатся, так что мне пора. Оставляю тебя в очень надежных руках. Ты же знаешь, что можешь в любой момент мне позвонить?

– Да, знаю.

– Ну что ж, тогда пока.

– До свидания.

Она отвернулась и направилась к двери, оставляя меня одну в этой крохотной пустой комнате.