Андрей Геласимов - Жажда. Фокс Малдер похож на свинью

Я понял, что мой час настал. Момент истины. Некуда отступать.

— Он… просил узнать у вас… насчет домашнего задания. Для параллельного класса.

С девочкой Мариной тоже все оказалось непросто.

Блондин Гоша, который умел играть на гитаре. Вечные проблемы с блондинами.

Одноклассники обращались к нему «Гоня». Всеобщая любовь и симпатия. Ласковый мальчик с ласковым именем. Папа летал на больших самолетах в разные страны и города. Первый в школе японский магнитофон, фирменные джинсы и жевательная резинка «Лелики-Болики». Мои деньги оказались с дырками. Какая тут конкуренция? Хорошо, если разрешат где-нибудь рядом потусоваться. Но любовь — зла. Приходилось страдать.

Ранний период творчества Михаила Юрьевича Лермонтова. Байронизм и разочарование в жизни.

«О, девятнадцатый век! Тоска по Востоку.

Поза изгнанника на скале».

Другой поэт, но все равно очень верно. «Леликов-Боликов» никогда на всех не хватает. Хоть в нашем веке, хоть в девятнадцатом. Отсюда и байронизм.

«Над седой равниной моря гордо реет кто-то гордый».

Бесконечный интерес к смертным грехам. Под каким номером идет гордыня?

Но неожиданно помогла история с Лидией Тимофеевной. Пока Елена Николаевна нервничала и шушукалась в школьных коридорах со мной и с Антоном насчет того, чтобы убрать из темной квартиры весь уксус, бритвы, таблетки и тому подобное, в школе кое-кто обратил на это дело внимание.

Не слепые же.

Девочки в шестнадцать лет крайне любознательны. Особенно насчет уксуса и таблеток. Вернее, насчет обстоятельств. Примеряют на себя ситуацию. Всегда.

Проблема — как устоять? И надо ли?

Но в этот раз они ничего не знали. Просто почувствовали. От этого чувства родился интерес. В том числе и ко мне.

Она сама первая подошла. Видимо, наше трио показалось ей любопытнее жевательной резинки. Не в каждой школе молодая учительница то и дело уединяется с двумя выпускниками.

— А что она все время вам говорит?

— Ну… ты знаешь… я не могу тебе все рассказать…

В общем, она попалась. Гоня со своей гитарой пролетел, как его папа пролетал над Парижем. Плавно кружась. Снижаясь концентрическими кругами.

Начался период любовной лирики Пушкина.

До потери сознания.

Екатерина Михайловна, в отличие от меня, строго выполняла свои обязательства по заключенному пакту о ненападении. Если я разболтал об этой истории по крайней мере уже двум человекам, то она методично работала над моим аттестатом. Старый, наивный человек.

Так обретаешь веру в человечество.

Оценки по истории появлялись у меня в журнале самым волшебным образом. Хорошие оценки. Екатерина Михайловна не скупилась. Еще один плюс в ее пользу. Вообще, если долго присматриваться к человеку, то он, оказывается, не такой уж противный. Почти всегда.

Другие учителя тоже оказались отзывчивыми. Непонятно, как она их убедила. Корпоративная солидарность. В Средневековье это называлось цех. Екатерине Михайловне нравились такие вещи. Однажды прочитала целую лекцию.

Даже химиня ослабила хватку. Пятерок пока не ставила, но и насчет двоек прекратила свирепствовать. На ее уроках я сидел как в самом центре тайфуна. В радиусе метра полный покой и тишина. За пределами этого круга — ураган. Пляска смерти. Джек Потрошитель встречается с графом Дракулой. Говорили, что Антонина Михайловна и вправду однажды ездила в Венгрию. Вернулась под большим впечатлением. Трансильвания — все дела.

Один капитан Эдуард Андреевич не вошел в этот симпатичный проект. Наверное, ему не нравилось, что Елена Николаевна уделяет мне слишком много внимания. И Антону. Антону даже больше.

Я бы сказал — гораздо больше.

Впрочем, на Эдуарда Андреевича мне было плевать. Напрягал, конечно, на своем НВП, но меня это не особенно волновало. Я просто ждал конца уроков, а потом мы шли к Лидии Тимофеевне. Каждый день. Даже в воскресенье, когда никаких уроков не было. У нас там образовался такой клуб. По интересам.

Я приходил с Мариной. Антон приходил к Лидии Тимофеевне. А Елена Николаевна приходила сама по себе, в роли подруги: сочувствие, новости из учительской, воспоминания об институте.

Не знаю, как они себя чувствовали рядом с нами. Вряд ли они относились к себе как к старухам. В 21 год женщины еще не драматизируют свой возраст.

Но уже начинают. Если не вышли замуж.

А может, они иногда и думали, что они старухи. Я не знаю. Мне тогда было шестнадцать лет. И Марине. А Антону было уже семнадцать. К тому же высокий рост. Другие учителя говорили — быстро развился.

Нормальные учителя. Те, которые в школе.

А наши сидели с ногами на диване, пили кофе, курили и болтали о всякой чепухе. Мечта. Нормальному школьнику даже не снится. Особенно насчет советов.

— Никогда не рассказывай своей девочке о том, как ты ее любишь.

Кто это говорил? Елена Николаевна или Лидия Тимофеевна? Теперь уже неважно. Как, впрочем, не было важно и тогда. Не все ли равно, кто сообщает тебе такие вещи? Раз возникла необходимость.

— Понимаешь, мужчинам кажется, что женщины должны об этом знать.

— А разве не должны?

— Конечно, нет. Долг — это не женское слово.

— А какое тогда женское?

— Не знаю. Ты мне скажи.

Ответ приходил в голову через несколько дней.

— Это как с кошкой.

— В смысле?

— Когда сидишь в кресле, всегда хочется, чтобы она прыгнула тебе на колени.

— Вообще, это приятно.

— Но она не идет, если ее специально позвать.

— Ну и что?

— Ничего. Это и есть женское слово.

— Какое?

— Когда хочется, чтобы кошка прыгнула тебе на колени, но ты знаешь, что, если ее позвать — она не пойдет.

— Такое длинное слово?

— Короче не получается.

— Ну что же, все равно неплохо. Делаешь успехи. А вывод?

— Надо уметь сделать так, чтобы ей захотелось прыгнуть.

— Совсем неплохо.

— Но говорить ей об этом нельзя.

— Пятерка с плюсом. Если хочешь, могу поставить в журнал.

— А еще можно просто подавить в себе это желание.

Пауза.

— Ты что, из тех, кто любит преодолевать трудности?

Так продолжалось почти до Нового года. Про Лидию Тимофеевну в школе нам объявили, что она серьезно больна и раньше последней четверти не появится. На ее место срочно взяли кого-то еще. Екатерина Михайловна перестала объединять на своих уроках два класса, а мы продолжали наблюдать развитие «болезни» Лидии Тимофеевны. Я никогда больше не видел человека счастливее, чем она. По крайней мере, до тех пор, пока не подошел Новый год.

Про себя тоже не скажу, что я был несчастлив. Даже роман про мексиканский поход Кортеса двинулся вперед. Тетрадка в коричневом переплете пылилась на подоконнике с самого лета. Мама порывалась несколько раз почитать, но бросала. Ее раздражал мой почерк. Нашла две ошибки на первой странице. Орфографических. И подчеркнула. До эротики не дошла. Но я был готов объяснить: художественная необходимость.