АlshBetta - Успокой моё сердце [СИ]

Шумно выдохнув, мужчина стискивает зубы.

— Прекрати постоянно пытаться уложить меня в постель! — с очевидной злостью выплевывает он. — Утро вечера не мудренее. Никогда не было.

— Тогда зачем ты меня звал? — поворот, который принимает наш диалог, меня совершенно не устраивает. Не сдерживаюсь, раздраженно задавая свой вопрос.

Эдвард застывает. Как резко осажденный ребенок, замолкает.

Правда, ненадолго…

— Иди куда хочешь, — рявкает, отворачиваясь обратно, — убирайся!

Дело — дрянь.

— Я не хочу никуда уходить, — осторожно сообщаю ему, пересиливая себя, но делая все-таки пару шагов по ледяной плитке. Слово — шаг, слово — шаг, слово…

— Я не хочу тебя видеть, — исправляет он, скрежетнув зубами, — возвращайся в спальню. Ночью надо спать.

— Ты собираешься делать это днем? — с робкой улыбкой спрашиваю, одновременно совершая то, на что вряд ли бы решилась в другое время. Чувствую что-то странное и непонятное, исходящее от мужчины. Что-то тяжелое… Подступаю к нему совсем близко, обоими руками обнимая за талию.

Не без удовольствия замечаю, что бледная кожа все ещё теплая, если прижиматься к ней так же сильно, как я.

— Я никуда не пойду, — бормочу я, уткнувшись лицом в мягкую материю, — ты хотел меня видеть, и я здесь. И я готова выслушать все, что ты хочешь рассказать.

Подобные слова его вдохновляют и успокаивают — насколько это возможно, конечно. Но, по крайней мере, Эдвард немного расслабляется. Минуту молчит. Минуту — на что-то решается (это выдает малость ускоренное дыхание), а затем поворачивается обратно ко мне.

Знакомое лицо сведено и нахмурено, губы и брови подрагивают. А по щекам… боже, двумя ровными, тонкими, прямыми дорожками сквозь трехдневную щетину текут настоящие слезы. Лунный свет прекрасно выделяет их мокрый след на остальной коже.

— Эй… — я придушенно бормочу, нахмурившись. Смотрю прямо в полыхающие малахитовые глаза, ища там хоть какой-то ответ. Хотя бы какое-то, даже самое неверное, самое глупое объяснение. — В чем дело, мой хороший?

Обращаюсь к нему так же, как к Джерри. Гляжу почти так же…

Не могу понять. Он же был веселым ещё два часа назад! Улыбался, шутил и хохотал от души, развлекал Джерома как мог и чем мог… Усомниться в его хорошем настроении было невозможно, и я была уверена, что таким хотя бы до завтра оно и останется! Даже когда вошла сюда, что угодно, но слезы — последнее, чего можно было ждать!

… Похоже, «хороший» служит для него последней каплей.

Рвано вздохнув, мужчина с невероятной силой прижимает меня к себе. Буквально душит в объятьях.

Зарывается лицом в волосы, посылая по коже тысячу крохотных иголочек, больно отзывающихся в самых разных уголках тела.

— Я не сумасшедший, — отчаянно шепчет он, яростно желая доказать мне это. Затаивает дыхание, подавляя всхлип, — я не схожу с ума, Белла…

— Конечно нет, — благо ответить удается без промедления, хотя слова Эдварда и вводят в самый настоящий ступор, — что за глупости?

— Я не выдумываю…

— Не выдумываешь, — эхом отзываюсь, осторожно разжимая его кулаки. Не вижу, есть ли на повязках кровь, но судя по оставшейся сухой поверхности — нет. Успела.

«Три-четыре дня, если не будете сжимать слишком сильно», — постараемся, доктор.

— Она правда… я правда… — Эдвард запинается в словах, тратя лишние секунды на частые вдохи. Проводит по моим волосам плотно сжатыми губами, зажмуриваясь со всей возможной силой.

— Ш-ш-ш, — пока ещё не понимаю, в чем дело, но так дальше явно продолжаться не может, — постарайся успокоиться. Все хорошо.

— Не хорошо! — мужчина почти выкрикивает эту фразу, сжав меня крепче, — ничуть, твою мать, не хорошо!

Оставляя в покое его ладони, обвиваю руками калленовскую шею. Глажу затылок мужчины, перебирая пальцами бронзовые волосы.

Молчу. Прикрыв глаза, слушаю его угасающие всхлипы.

Когда дышать становиться проще, Эдвард снова начинает говорить:

— Он считает меня сумасшедшим… считает, что я сам выдумываю боль.

— Кто считает? — недоуменно переспрашиваю я.

— Флинн, — ответ ещё хуже вопроса. Мои глаза сами собой распахиваются.

— Флинн?.. — не верю. Не могу поверить, что доктор такое сказал. Это в принципе невозможно. — Выдумываешь?..

— Лежу и выдумываю, — Каллен отрывисто кивает, со свистов втянув воздух — и ничего другого, в сущности, не происходит…

Замолкает. Дышит неровно и часто, словно задыхается…

— Ты тоже так думаешь? — вопрос — как ушат холодной воды. Застываю под его ледяными струями, поспешно расшифровывая значение.

Вот черт…

— Эдвард… я никогда такого не говорила, — мотаю головой, найдя, наконец, возможность сказать что-то вразумительное на его фразу. — Ну что ты!

Низко опуская голову, съеживаясь, он почти равняется ростом со мной. Кусая губы, повторяет, часто моргая:

— Я не схожу с ума!..

— Не сходишь, — уверенно соглашаюсь, робко поцеловав его в щеку; кожа соленая, — конечно нет. Конечно. Я знаю, что тебе больно. Я видела. Я понимаю, мой хороший.

Упираясь лбом в мое плечо, Эдвард шепчет плохо разделимый на слова поток благодарностей. Пытается не сбиться, но то и дело запинается на очередном всхлипе.

Во второй раз вижу его плачущим. И второй раз сердце зажимается от беспомощности. Не имею ни малейшего представления, как выразить свое сочувствие словами. Как показать, что никому, ни за что, ни при каких условиях не дам его в обиду. Будь то Флинн или белобрысый Джаспер — мне все равно.

— Может быть, ты неправильно его понял?

— Правильно, — не соглашается Каллен, — «наркота не нужна»… «наркота не помогает»… наркота…

— Он считает, можно справиться без неё? — не удерживаюсь от наболевшего вопроса.

«От наркотиков надо избавиться», — вот, что я слышала. И эту фразу доктор адресовал непосредственно мне после того, как о чем-то поговорил с мужчиной… Выходит, действительно, все правда? Это возможно?

— Он может считать, как угодно. Терпеть мне… — Каллен давится воздухом, до хруста стиснув зубы.

— Ты в любом случае справишься, — уверяю я, кончиками пальцев осторожно стерев сбежавшие к скулам слезы, — ты очень сильный.

— Не справлюсь, — ответ обжалованию и возражению не подлежит.

— Эдвард, — обнимаю его крепче, глубоко вздыхая, — справишься. Ты прекрасно это знаешь и сам.

— Я не смогу больше… — вздрагивает, согнувшись, словно от удара, — это….

— Я знаю, что это больно, — сдаюсь, договаривая за него, кусая губы, — и мне очень жаль, что тебе приходится это испытывать. Но тебе обязательно станет легче. Я обещаю.

Господи, господи… что же я делаю? Что обещаю?

Вместо ответа он отстраняется.

Резко, мгновенно, донельзя внезапно.

Судорожно вздыхает, глядя на меня сверху вниз, но таким пронзающим, необыкновенным взглядом, что наше местоположение за секунду в корне меняется. Все наоборот.