АlshBetta - Успокой моё сердце [СИ]

— Здесь все написано.

Посмеиваюсь от его непосредственности. Кажется, это одно из качеств мужчины, которое я люблю больше всех иных.

Тем не менее, интересующим вопросом я явно не сохраню её так долго, как хотелось бы.

— Вчера вечером ты говорил с Флинном?

Малахиты чуть щурятся.

— Да, — короткий и вполне ясный ответ.

— И что он сказал?

— Со вчерашнего дня диагноз не изменился, Изабелла, — безрадостно усмехнувшись, сообщает Каллен. — У тебя ведь не кратковременная память?

— Что значит «выдумываешь боль»? — не понимаю, правда. Не хочу портить утро, но, если не спрошу сейчас, не знаю, решусь ли позже. И не поздно будет ли позже…

— То, что потихоньку схожу с ума, и…

— Эдвард, прекрати, — осаждаю его, не давая закончить, — никто с ума не сходит. С тобой все в порядке.

— Не все так считают, — не соглашается мужчина, — обычно люди, когда слышат о человеке, у которого ничего болеть не может, но который бесконечно жалуется на эту самую боль, называют его именно этим словом.

— Он предложил тебе лечение без лекарств, верно? — осторожно интересуюсь, припоминая фразы, услышанные прошлым утром.

— Без наркотиков, — исправляет Каллен, — вещи лучше называть своими именами.

— И почему ты не хочешь рассмотреть его вариант? — не повышаю голос, помня о Джероме. Пока мы не договорили, лучше бы ему поспать…

— Потому что наркоман, — скалясь, Эдвард крепче стискивает пальцами мои плечи. Морщусь от несильной боли — все-таки синяки с воскресенья остались.

Мужчина с некоторым удивлением задирает рукав моей кофты, оглядывая поврежденную кожу. Бережно, едва касаясь, проводит по гематоме.

— Извини.

— Ничего страшного.

Минута молчания, пронизанная спокойствием, уходит в небытие. Разговор возвращается к прежней теме.

— В общем, я, Белла, создаю себе повод для принятия укола, занимаясь выдумыванием. И, как видишь, до сих пор потрясающе справлялся — какое-то время мистер Флинн даже мне верил.

Приподнимаюсь на локте, выпутываясь из его рук. Смотрю прямо в малахитовые глаза, не давая им избежать прямого взгляда. Смотрю с серьезностью, неодобрением, участием и уверенностью.

Упрямству этого человека и правда можно позавидовать.

— У тебя прекрасное чувство юмора, — вздыхаю я.

— Чувство… — не даю ему закончить это предложение. Не нужно.

Наклоняюсь к розоватым губам, прежде всего, прикасаясь к ним. Вынуждаю замолчать. А затем поочередно прокладываю дорожки поцелуев по скулам, щекам, шее и подбородку. Мягко прикасаясь к бледной коже, не оставляю мистеру Каллену пути к продолжению обсуждения подобных глупостей.

И лишь когда убеждаюсь, что он готов меня выслушать, не собираясь перебивать, отстраняюсь.

— Флинн не обвиняет тебя в сумасшествии и ни в коем случае в наркомании, Эдвард. Он только лишь хочет предложить тебе другой способ лечения, вот и все. Более безопасный.

— Менее действенный… — мужчина хмурится, — это — минус его планов. С каких пор ты выступаешь в роли его адвоката?

Однако глаза, вопреки словам, наполняются умиротворенностью, а едва заметная улыбка трогает губы. Ему понравилось.

— Восемьдесят пять процентов, — надеюсь, я не исказила цифры, — прекрасный показатель.

— Откуда ты?.. — улыбка пропадает, уступая место оскалу. Впрочем, он тоже надолго не задерживается. Злость Эдварда прикрывает ухмылка. — Во-первых, подслушивать не хорошо. А во-вторых, Белла, если ты слышала часть разговора, это не значит, что слышала весь.

— Но это ведь главная часть, — не уступаю я, — почему ты не хочешь попробовать?

— Потому что… — он начинает слишком громко. Резко обрывает фразу, стиснув зубы, оглядывается на сына. И только после подтверждения, что сон белокурого ангелочка не нарушен, продолжает, понизив голос до максимальной отметки. Не скрывая грубости в нем, сочащейся из каждой произносимой буквы:

— Твои цифры обманчивы. Они указывают на кое-что другое…

— Что другое? — неопределенность я ненавижу больше всего иного. Особенно сейчас.

Неужели я что-то упустила? Что-то настолько важное, что так злит Каллена?

— Восемьдесят пять… — он поджимает губы, — что сдохну от инфаркта, если не прекращу прием «лекарств» в ближайшее время.

Замолкаю, ошарашенно глядя на него. Никакого другого вопроса, кроме как «что?» в голове не возникает.

Услышать подобное было, мягко говоря, неожиданно.

Эдвард отвечает прежде, чем я нахожу в себе силы открыть рот и спросить:

— Атеросклероз, насколько я помню. Сосуды, бляшки, сердце — прошлись по всему организму.

Атеро… что?

— В рекомендациях: отказ от препарата, избежание стрессовых ситуаций и хороший сон — несовместимые друг с другом вещи, если кратко. Прекрасный список, не правда ли? — ехидно продолжает он.

— Эдвард… — мой голос окончательно садится, а пальцы, поглаживающие его плечо, начинают подрагивать.

— Да, и ещё кое-что, — будто неожиданно вспомнив, добавляет мужчина, — успокаивающая поездка куда-нибудь подальше из США, на пару-тройку дней, — на этих словах его улыбка становится безумной, а глаза страшно сверкают. — И это сейчас. В самое что ни на есть подходящее время.

— И что ты ответил?

Не знаю, зачем спрашиваю. Ответ напрашивается сам собой.

— Я отказался, Белла. И это решение неизменно.

— Ты ведь понимаешь, что это опасно?

— Жизнь полна опасностей. Что уж поделаешь? — риторически отзывается Эдвард.

Собираюсь возразить. Открываю рот, думая, что лучше сказать на такое, но не успеваю.

Джером, сладко зевнув, открывает глаза, усаживаясь на красных простынях.

Я знаю это место.

Голубые неровные стены, от которых вечно веет холодом, потертый линолеум с характерной белой крошкой осыпающейся штукатурки, сероватые комки пыли в углах и сведенное к минимуму количество старой деревянной мебели. Да, определенно знаю. Это — одна из квартир Джеймса. Для «первых», как он однажды объяснил, позволив-таки переехать в более-менее пригодные для жизни условия (впрочем, в сравнении с январской улицей даже это крысиное убежище казалось гранд-отелем).

Жесткие простыни кровати, порванные слева и справа, туго натянутые на грязный матрац, неприятно скрипят от каждого лишнего движения. Волосы, запутавшиеся где-то в изголовье, на металлическом узоре спинки, требуют срочного избавления от боли, но я никаким образом не могу до них добраться — тело налито свинцом.

Не имея ни малейшего желания пошевелиться, в полусонном состоянии оглядываюсь вокруг, лениво следя за крохотными острыми снежинками за окнами. Только лишь давно не мытое стекло подсказывает, дает понять, что я не там, не на асфальте, не умру…

И пусть на теле нет ни единого предмета одежды — у меня в принципе её больше нет — пока не холодно. По крайней мере, ощутимо.