Дмитрий Быков - Синдром Черныша. Рассказы, пьесы

АЛЕКСЕИ. А меня недавно. Я никому не говорил.

АНАСТАСИЯ (с живым интересом). Почему же ты сказал?

АЛЕКСЕИ. Я подумал, что умираю, и решил сказать.

АНАСТАСИЯ. Но ведь ты не умер?!

АЛЕКСЕИ. Кажется, нет. Нельзя же допустить, что после смерти... вот это.

АНАСТАСИЯ. Почему же нельзя? После смерти все можно допустить. Я очень грешна. Я однажды взяла эклер и не сказала.

АЛЕКСЕЙ. Я люблю эклеры. Если бы я стал царь, я бы ел одни эклеры.

АНАСТАСИЯ. Я помню, помню... Бедный мой мальчик... Когда мы выйдем отсюда, я куплю тебе тысячу эклеров... Помнишь, как однажды мы играли в прятки в комнате у maman, и я тебя нашла, и ты проиграл мне пять эклеров? Эклеры — это очень вкусно, в особенности шоколадные! Ты сидел вот здесь. (Резко поднимает скатерть.)

Под столом сидит человек в форме. Он встает, одергивает китель и смущенно уходит.

АЛЕКСЕЙ. Откуда ты знала, что он там?

АНАСТАСИЯ (гордо). Я всегда все знаю! Я ведь и тебя тогда нашла! Теперь он должен мне пять эклеров. (Кричит в зал.) Слышите? Вы должны мне пять эклеров!

АЛЕКСЕИ. Зачем тебе эклеры? Ты любила безе и птифуры. Я куплю тебе сто тысяч безе и двести миллионов птифуров, клянусь.

АНАСТАСИЯ. А тебе снятся сны?

АЛЕКСЕИ. А как же, конечно. Небось поинтересней, чем тебе. Мне снилось, что я... (Задумывается.) ...что меня назначили начальником отдела.

АНАСТАСИЯ (испуганно). Какого отдела?

АЛЕКСЕИ. Второго отдела комиссариата.

АНАСТАСИЯ. Брюшенька! Какого комиссариата?

АЛЕКСЕИ. Ну... самого главного.

АНАСТАСИЯ. И что дальше?

АЛЕКСЕИ. О, у меня было много планов спасения. Очень много. Я их даже записывал, но потом все сжег, чтобы никому не досталось. А дальше была чистка, и меня вычистили. (Стряхивает крошки с одежды.)

АНАСТАСИЯ. Почему?

АЛЕКСЕИ. Я скрыл свое происхождение.

АНАСТАСИЯ. А какое у вас происхождение? Там, во сне?

АЛЕКСЕИ. Мой отец был... (Задумывается.) ...сапожником. Богатым сапожником. Очень богатым. Очень, очень богатым сапожником. То есть, прошу прощения, он был портным. Очень богатым портным. У него было много...

АНАСТАСИЯ. Итак, тебя вычистили. Что было дальше?

АЛЕКСЕИ. Дальше меня нужно было казнить.

АНАСТАСИЯ. За то, что ваш отец был портным?

АЛЕКСЕЙ. Да.

АНАСТАСИЯ. Что ж, это справедливо. Расскажи, как тебя казнили.

АЛЕКСЕЙ. Меня принесли в комнату, там было три стула... На один стул посадили папу, на другой — маму... На третий стул они посадили меня... Ты стояла у стены, у тебя на руках был Джимми...

Портьера на втором окне слабо шевелится.

АНАСТАСИЯ (косится на портьеру, шепотом). Нет, нет, замолчи, это не то... (Громко.) Это очень скучный сон, я не хочу его больше слушать.

АЛЕКСЕИ. На стульях лежали подушечки... Я все думаю: зачем подушечки? Зачем они позволили нам взять подушечки? Такие красивые подушечки, потом очень трудно отмывать с них кровь...

Портьера снова шевелится.

АНАСТАСИЯ. Замолчи, умоляю тебя!

АЛЕКСЕИ. Они стали читать какую-то бумагу, очень глупую, я не мог понять ни слова... Я поглядел на тебя, ты была бледна и прижимала к себе Джимми..

АНАСТАСИЯ (всхлипывает). Я не должна была брать Джимми с собой...

АЛЕКСЕЙ. Ты не знала.

АНАСТАСИЯ. Знала. Мы все знали.

АЛЕКСЕЙ. Я не знал.

АНАСТАСИЯ. Я не должна была брать Джимми...

АЛЕКСЕЙ. Потом меня что-то горячее толкнуло в грудь, и я упал.

АНАСТАСИЯ (плачет). Нет, нет...

АЛЕКСЕЙ. Я упал, но я был еще не мертвый. Я видел папу и маму, они были мертвые. И Оля, и Маша, и Таня, и ты — все были мертвые. (Косится на портьеру, громко.) Смешной сон, правда?

АНАСТАСИЯ. Смешной?!

АЛЕКСЕЙ (очень громко). Мне часто снятся такие сны, будто я не тот, кто я на самом деле. Будто мой отец был сапожник. Людям часто снится, будто они не те, за кого себя выдают. Будто они не сапожники. Это все из-за Фрейда. Вы читали Фрейда? Он враг советского народа.

АНАСТАСИЯ (не слушая его). Я тоже не была мертвая... Это потому что пуля попала в Джимми... Я не должна была брать Джимми, но я взяла его, потому что думала: они увидят Джимми, и им станет его жалко...

АЛЕКСЕЙ. Молчи, молчи!

АНАСТАСИЯ. Они стали колоть нас штыками... Я видела, как они кололи штыком тебя, но ты не пошевелился, я поняла, что ты умер, и мне стало все равно... Штык уколол меня в плечо, и я закричала... Тогда они стали бить меня по голове. (Закрывает руками голову.) Они ужасно били меня, я просила, чтоб они меня застрелили, но они не послушались... Потом я ничего не помню...

АЛЕКСЕЙ. Ах, замолчи...

Портьера на втором окне опять шевелится.

Алексей вскакивает, подбегает к окну и отдергивает портьеру. Там человек в форме. Он спрыгивает с подоконника, одергивает китель и уходит.

АНАСТАСИЯ. Однако, доктор, мы отвлеклись.

АЛЕКСЕЙ. Это просто ветер. Там никого не было.

АНАСТАСИЯ. Ну конечно, ветер. Лейтенант зюйд— вест.

АЛЕКСЕЙ (поправляя). Старший лейтенант.

АНАСТАСИЯ. Да, да. Простого зюйд-веста не послали бы. Только старший.

АЛЕКСЕЙ (гладит ее руки). Да, да, успокойся, прошу тебя.

АНАСТАСИЯ. Хочешь, я расскажу тебе, что мне на самом деле снится?

АЛЕКСЕЙ. Хочу.

АНАСТАСИЯ. Чаще всего мне снится, будто мы с тобой играем в лаун-теннис.

АЛЕКСЕЙ. Ты же знаешь, я никогда не играл хорошо в лаун-теннис. Мне не позволяли.

АНАСТАСИЯ. А в моем сне ты играл очень хорошо. Давай сыграем партию, пожалуйста, мне так хочется!

Анастасия вскакивает и тянет Алексея за собой, тот упирается, потом встает. Они становятся друг напротив друга и изображают игру. Алексей посылает невидимый мяч слишком сильно и вбок, он падает на пол возле первого окна. Анастасия подбегает к окну, слегка приоткрывает портьеру и несколько мгновений пристально смотрит на то, что за нею (зрителю не видно). Нагибается, подбирает мяч.

Игра продолжается.

АЛЕКСЕЙ (запыхавшись). Я устал.

АНАСТАСИЯ. Прости меня.

Садятся. Анастасия наливает чай в чашки, разламывает второй бутерброд, половину отдает Алексею. Алексей ест.

АЛЕКСЕЙ. Помнишь, какой вкусный хлеб был раньше?

АНАСТАСИЯ. Я не любила хлеб.

АЛЕКСЕЙ. Я тоже не любил.

АНАСТАСИЯ. Одна Ольга любила хлеб, больше никто. Мама говорила, что любит, но она не любила, я знаю.

АЛЕКСЕЙ. Этот хлеб невкусный. (Доедает и облизывает пальцы.)

АНАСТАСИЯ (протягивает Алексею свою половинку бутерброда, к которой еще не притронулась). Помнишь, как мы делали, когда нам велели есть овсянку?

АЛЕКСЕЙ. Помню. Мы придумывали для себя разные истории.

АНАСТАСИЯ. Ты придумывал, будто твой прибор — это военный корабль, а овсянка — это флот противника, и ты должен его уничтожить.

АЛЕКСЕЙ. А ты придумывала, будто овсянка — это волшебное зелье, если съешь его до последней капельки, станешь самой красивой на свете и научишься летать.