Виктор Казько - Бунт невостребованного праха

Старик затосковал, глядя на это оброненное среди лозняка дерево, не пытаясь даже поднимать его. Взял лопату, пару раз ковырнул землю у корней дерева. И отбросил лопату в сторону. Стало жалко и осыпающейся земли, и оголившихся корней. Он стоял возле лежащей на земле яблони, ковырял, стряхивал с ее корней почву пальцами, ладонями и не знал, на что отважиться, как услыхал стук колес невесть откуда взявшейся, проезжавшей мимо телеги. Старик выскочил на поле и остановил ее. Возчик был ему незнаком и на удивление росл, могуч. Старик, глядя на него, не мог поверить своим глазам, думал, что такие здоровяки уже перевелись на земле. Он попросил возчика помочь ему закинуть на телегу два выволоченных им дерева и вынести из лесу третье.

Вдвоем они отправились к этому третьему дереву. Старик засуетился, не зная, где ему ловчее ухватиться. Возчик лениво поднял руку и отодвинул его в сторону. Без натуги вскинул яблоню на плечо и понес к телеге. И, казалось, мог бы нести так до самой деревни, потому что лошадь, не дожидаясь его, двинулась по полю в сторону дороги. Возчик без труда догнал телегу и уложил на нее яблоню.

Старуха сначала по достоинству оценила героический труд старика. Ей не хотелось омрачать его детскую радость и восторг, и она более полугола до первого цвета и плодоношения яблонь подхваливала его. Но попробовав осенью выспевших яблок, сморщилась и вынесла приговор:

- Дички. Надо вырубать,

- Какие ж дички? - хотя и слабо, но все же запротестовал старик. - Разве сладкие дички бывают? Разве дички бывают такие большие? Где ты видела розовые внутри дички?

Старуха оставалась неумолимой.

- Дички. Надо вырубать.

Старик знал свою старуху и был уверен, что она так и поступит. Дождется, когда он уйдет из дому, и пустит под топор все три яблони. И весь следующий год не спускал со старухи глаз. Осенью задумал пересадить яблони еще раз. Слышал - три пересадки полностью возвращают дереву его былую породу - это как поколения окультуренного английского газона. Но нахлынувшие по осени хлопоты с землей, заготовкой дров, подготовкой жилья к зиме помешали старику осуществить задуманное. Яблони остались на прежнем месте. То же произошло и на следующий год, если не считать, что старуха немного успокоилась, свыклась с растущими у нее под хатой, как она говорила, дичками. А у старика обнаружилось новое дело, и очень большое, всепоглощающее. Правда, за этим делом он все же приметил или ему показалось, что приметил: во второй год все три яблони дали куда большие яблоки, чем это было первым летом.

- С кулак, - настаивал дед.

- Детский, - охолаживала его баба.

Как бы там ни было, но яблони уцелели и ушли на зимовку в третий раз. И в третий раз по весне зацвели и заплодоносили. И диво, изо всех див самое великое. Белая антоновка уродилась как нигде и ни у кого не только в Лунино, но во всех окрестных селениях от Пинска до Турова. Яблоки были с детскую русую голову со светящимися внутри коричневыми семечками. Штрифель как и положено штрифелю. А яблоня неопознанной породы дала такой же неопознанного сорта плод. Крупный и сладкий. Все соседи приходили пробовать и не могли распознать, что это за яблоко. Пока не припожаловал самый старый житель деревни, такой старый, что и волос у него уже не было. И он ровно три часа грыз, сосал и перекатывал во рту яблоко и только после этого опознал его: - Каштеля, - прошамкал он. - Каштеля. При панах еще родил, а потом извелся. Может, снова возродился. Пански яблык.

Старик-хозяин принял происшедшее с его яблонями как должное. С ним в последнее время стало происходить нечто подобное тому, что произошло с его привезенными из леса яблонями. Он тоже начал восстанавливаться, то ли неосознанно впадать, то ли вполне сознательно убегать в прошлое, в детство. В сарае среди отжившего хлама, старых саней, на которых ввиду отсутствия настоящих зим было некуда выезжать, источенных, побитых короедом и жучком-шашелем пряслиц, льнотерок, растресканных ступ и ночевок он обнаружил старинный гончарный круг, вполне годный к производству гладышей, крынок и горшков, старик бился над ним всю весну и часть лета, но ближе к осени под яблочный спас запустил его и изготовил для своей старухи первую партию гладышей. Не очень приглядных внешне. Дед Гаврила за такие гладыши поотбивал бы ему руки. Но все равно это были гладыши, хотя старуха и отказалась признать их таковыми.

- Страх господень, - сказала она.

- Гладыши, - настаивал он на своем.

Сошлись на том, что это все же что-то к чему-то пригодное, и вполне возможно, в будущем, когда перестанут платить пенсии, достойное внимания ввиду устанавливающихся и в деревне рыночных отношений, если дед, конечно, не застрянет на достигнутом, а будет совершенствоваться. Но пусть зарубит себе на носу: только потому, что появилась посуда под молоко, корову она заводить все равно не будет.

Старик в гончарном производстве совершенствовался. И это не стоило ему никаких трудов. Его отец, дед Гаврила, был гончаром высокого класса, вполне могло случиться, что таких бы высот достиг и он, но это его ремесло в свое время оказалось невостребованным и даже слегка презираемым. Сейчас же все возвращалось на круги своя, круги гончарные. И потому как некогда человек был сотворен из глины, старик по всему Турово-Пинскому княжеству, в Достоево, Лунине и Лунинце искал глину, пригодную для творения своего вновь обретенного мастерства. И в конце концов он нашел такую глину - прах далеких тысячелетий, которой не знали не только здесь, но и нигде в мире. Глину, пригодную для любой емкости и любого продукта. За секретом той глины, ее местонахождением шли многие, но он никому при жизни так и не открылся, как и всякий мастер, хранил свой секрет.

Старуха слово свое сдержала, несмотря на перепроизводство крынок, кувшинов и гладышей, корову заводить не стала. Завела козу, что немедленно потребовало реорганизации огорода, перепланировки капусты и моркови, бобов и помидоров. И все равно дедовы огурцы пали первой жертвой козиного нашествия. Дед на бабу крепко обиделся, неделю ворчал, но в конце концов успокоился и смирился с ее живностью. Молоко он всегда любил. А козье молоко, как он слышал, самое целебное, недаром в народе козу называют еврейской коровой. Может, поэтому старик со старухой и свою козу назвали Цилей, с чем коза была вполне согласна.

Вообще, это было ее настоящее и очень древнее имя. Она родилась с ним, сама признавала его, и оно ей соответствовало. А история, как коза досталась старикам, требует отдельного повествования, потому что все сказанное о ней выше не совсем правда. Как водится, правда всегда немного смешная, в меру глупая, слегка грустная и не совсем правдоподобная. Потому...