Виктория Хислоп - Возвращение

Когда отец закончил свой рассказ о главных событиях последних нескольких недель, пришла очередь Сони. Ей это всегда тяжело давалось. Интриги в сфере связей с общественностью – тема для человека, всю жизнь трудившегося учителем, маловразумительная, поэтому разговоры о своей работе она сводила к минимуму и, как правило, представляла все так, будто трудится в рекламе, – этот мир непосвященному понять легче. Ее личная жизнь была для него столь же чужда. В свой последний визит она рассказала ему о том, что начала ходить на уроки танцев, и его восторг по этому поводу оказался для нее полнейшей неожиданностью.

– Какими именно танцами ты занялась? Кто преподаватели? В каких туфлях танцуешь? – засыпал он ее вопросами.

Соня не стала скрывать свое удивление осведомленностью отца.

– Мы с твоей матерью часто ходили на танцы, когда встречались, и после женитьбы тоже, – объяснил он. – В пятидесятых все танцевали! Вроде как праздновали окончание войны.

– И часто ходили?

– Ну, раза два в неделю точно. Всегда по субботам и еще раз или два на неделе.

Он улыбнулся дочери. Джек любил, когда она приходила в гости, понимал, как непросто ей выкраивать время на эти поездки в своем плотном графике. Вот только он всегда старательно избегал разговоров о прошлом. Считал, что детям скучно слушать родителей, когда те предаются давним воспоминаниям, и сам всегда на этот счет осторожничал.

– Но говорят же, что самое ценное в жизни за деньги не купишь, ведь так? – улыбнулся он в надежде, что, даже имея прекрасный дом и дорогую машину, его дочь все-таки помнит об этом.

Соня кивнула:

– Мне просто не верится, что я никогда об этом не слышала.

– Наверное, потому, что, когда ты родилась, танцы мы потихоньку забросили.

Хотя мать умерла, когда ей было шестнадцать, Соню поразило, что она совсем ничего не знала об этой стороне их жизни. Как и большинство детей, она особо не задумывалась над тем, чем занимались родители до ее появления на свет, и любопытство ее не так чтобы мучило.

– А ты разве не помнишь, что и сама занималась танцами, когда была маленькой? – спросил он. – Ходила на уроки каждую субботу после полудня. Гляди!

Джек порылся в комоде и нашел несколько снимков. Сверху лежала фотография Сони: бледная и смущенная, она стояла у камина в доме своего детства, облаченная в белую, отороченную лентами балетную пачку. Но Соню скорее интересовали другие фотографии, те, на которых ее родители были запечатлены на разных танцевальных мероприятиях. На одном из снимков они вместе: ее отец – он выглядит почти так же, как и сейчас, хотя выцветшие волосы на его макушке еще не поредели, и мать – изящная, с прямой спиной и гладко зачесанными черными волосами, собранными в тугой пучок, – держат в руках кубок. На обороте фотографии надпись карандашом: «1953. Танго. Первое место». Были и другие снимки, в основном с конкурсов.

– Это и правда мама? – спросила Соня, зажав в каждой руке по фотографии.

Она помнила мать хрупкой, едва встающей с постели, с седыми волосами. А на снимках видела сильную, полную жизни женщину и, что оказалось для Сони самым поразительным, стоящую прямо. Тяжело было принять новый образ матери взамен того, с которым она прожила столько лет.

– В те времена мы танцевали как полагается, – заверил дочь Джек. – Выучили шаги и танцевали вместе, а не так, как сейчас принято.

Снимки всколыхнули его душу, и он молча рассматривал свое изображение, вспоминая, что они с Мэри не всегда танцевали согласно канону. Неоспоримое правило танца: «Ведет мужчина», но в их случае оно соблюдалось не всегда. Будь то танго, румба или пасодобль, Джек догадывался, чего хочет Мэри, по едва уловимым с ее стороны движениям, своеобразному языку – ей стоило лишь легонько сжать его руку. На самом деле в их паре вела она. Да и как могло быть иначе, раз уж она начала танцевать, едва научившись ходить, и продолжала до тех пор, пока ноги не начали ей изменять.

Джек обнаружил еще один конверт, набитый фотографиями. На каждой они были запечатлены вдвоем с женой, замершими в принужденных позах, а на обороте стояли дата и название танца, за исполнение которого им достался приз.

– А что стало со всеми этими прекрасными платьями? – не удержалась от вопроса Соня.

– Боюсь, она сдала их в комиссионный магазин на благотворительность, когда не смогла больше танцевать, – ответил Джек. – Ей было невыносимо хранить их у себя.

Хотя Соня немало удивилась, узнав о столь важной странице из жизни отца, такой, о которой даже не догадывалась, она без лишних вопросов поняла, почему ее родители забросили танцы и никогда потом об этом не говорили. Когда Мэри носила Соню, у нее начал развиваться рассеянный склероз, и вскорости она оказалась прикованной к инвалидному креслу.

Соне хотелось задержаться у отца до вечера и еще его порасспрашивать, но она почувствовала, что вопросов, похоже, и так было слишком много. Джек уже сложил фотографии обратно в конверт.

Осталось убрать последний снимок. Он все еще лежал на кофейном столике лицом вниз, и Соня перевернула его, прежде чем протянуть отцу. Группка детишек в шерстяных кофтах ручной вязки. Двое сидят на перевернутой бочке, двое других стоят, привалившись к ней. На лицах натянутые улыбки. Столики на заднем плане наводят на мысль о том, что снимали рядом с кафе, булыжники под ногами – что кафе это расположено где-то в континентальной Европе.

– Что это за дети? – спросила Соня.

– Родственники со стороны твоей матери, – ответил отец скупо.

Соне было уже пора. Они с отцом обнялись.

– Пока, милая, рад был с тобой повидаться, – улыбнулся он. – Желаю повеселиться на танцах!

Пока Соня добиралась домой в тот день, в воображении молодой женщины теснились картинки из прошлого: как ее родители скользили по танцполу. Пожалуй, сегодняшнее открытие проливает свет на то, почему она не может представить свою жизнь без уроков танцев.

Несколько минут Соня хранила молчание: она неспешно пережевывала свой обед в кафе Гранады, капая на стол вокруг себя помидорной мякотью и роняя крошки. Она подняла глаза, и взгляд ее зацепился за серию дешевых, написанных маслом картин, изображавших женщин в длинных платьях с огромными воланами и оборками, – растиражированный образ Испании, клише, но каждый ресторан и кафе города прилежно его поддерживал.

– Ты серьезно хочешь учиться у них фламенко?

– Ну да.

– А тебе не показалось, что танец этот уж больно непростой?

– Меня интересуют только самые основы, – с уверенностью заявила Мэгги.

– Что бы это ни значило, – отозвалась Соня.

Ей казалось, что во фламенко не может быть ничего основного или второстепенного, это отдельный мир, и Соню немного задевало, что Мэгги не поняла этого.