Эрик Нойч - Мир на Востоке

Ахим слушал его, не перебивая, пусть для начала выпустит пар.

— Что молчишь? Вот так бы взял и врезал тебе по физиономии.

— Попробуй! Но я хочу предупредить, хотя бы ради твоей жены, она, видно, неглупая женщина, что когда-то я довольно серьезно занимался боксом.

— И ты еще угрожаешь? — Бухнер перешел на крик. — Сам меня публично позоришь, чуть не догола перед всеми раздеваешь…

— Это только твоя вина. Почему ты не хочешь работать по методу Хёльсфарта? Тогда не надо будет раздевать тебя перед партией, товарищ член парткома.

— Вот оно что! Решил, значит, таким образом на меня воздействовать.

— А как с тобой можно иначе?

Бухнер сбавил тон и даже пригласил Ахима сесть на садовую скамью у толстой, сложенной из валунов стены, над которой жимолость образовала живую изгородь. Ахим, дипломированный биолог, не преминул высказать все, что он знал об этом растении, начиная с латинского названия.

— Да-а, в этом деле ты разбираешься, — одобрил Бухнер. — Я вообще поражаюсь, сколько ты всего в голове держишь. Слушай, а почему ты не стал садовником? Это подошло бы тебе гораздо больше, чем роль неистового репортера. Тогда ты мне, может, посоветовал бы, как на теневой стороне — тут у меня сосед-богатей каменный амбар воздвиг — получить хороший урожай с фруктовых деревьев или как с сурками справиться, которые вон те овощные грядки разоряют, — он махнул рукой в сторону.

— Вот-вот, так и у нас на комбинате крысы орудуют.

— Зачем ты так говоришь?

Разговор принимал другой оборот. Герберт Бухнер стал гораздо спокойнее, все чаще задумчиво проводил рукой по торчащему ежику волос, явно прислушивался к словам Ахима.

Уже на обратном пути, поздним вечером возвращаясь домой, Ахим думал о том, почему в ходе разговора поведение Бухнера так изменилось. Может быть, в нем все-таки совесть заговорила? А может, сыграло роль то, что он напомнил ему о партийности? Или отчуждение между ними исчезло, едва они заговорили о ботанике? Или объединил общий гнев против деревенских богатеев, которые обращались со всеми остальными так, словно те по-прежнему их батраки и батрачки?

Когда разговор коснулся проблем механизации и автоматизации, Бухнер тотчас согласился, что это необходимо. Он ведь не с луны свалился, прекрасно понимает, что означает ручной труд на шихте и у печей, как он тяжел и безрадостен. Он ведь и с Дортасом, этим проходимцем под маской самого что ни на есть добропорядочного человека, обсуждал необходимость электрической подвесной дороги. Что в результате вышло, всем хорошо известно. Сначала прекрасные слова, а потом поманили блестящими игрушками, и потеряла республика еще одного крупного специалиста. Спрашивается, чего же стоит в таком случае интеллигенция?

Не только он, Бухнер, но и все члены бригады чувствуют себя преданными и проданными. И в этом пункте он с Хёльсфартом согласен: жизнь должна продолжаться. Мы должны доказать ренегатам, что мы и без них способны многого добиться. Только в одном Бухнер не может согласиться ни с Ахимом, ни с Эрихом Хёльсфартом, как бы им того не хотелось.

Они уже сидели в доме, потому что на деревню вместе с луной, выглянувшей из-за молочно-белых облаков, опустилась темнота. Жена Герберта, рядом с этим великаном казавшаяся маленькой и изящной, как Дюймовочка, открыла банки с домашними консервами, принесла бутерброды с мясом и колбасой. Вероятно, с ее стороны это был шаг к примирению.

— Ну и с чем же ты не можешь согласиться? — спросил Ахим.

— Борьба с простоями, ладно, пусть так. Но мы же не слесари, а плавильщики. Мы не старьевщики-побирушки, у которых там винта не хватает, тут гайки. Мы варим металл. И это значит, что, когда у нас выпуск, мы и так не можем терять ни секунды, у нас просто не бывает пустой беготни. Только если печь стоит… Но тогда это не простой, а катастрофа.

Они все говорили, говорили и кружились на одном месте. Ахим видел, что Герберт Бухнер и в самом деле не понимает, как этого и опасался Эрих, что новый метод должен проложить дорогу механизации и автоматизации.

Даже жена Бухнера оказалась более дальновидной.

— Я, правда, понимаю лишь половину из вашего разговора, — сказала она, — но, если твои товарищи так ломают себе голову над этим и рассчитывают на твою поддержку, Герберт, почему ты упрямишься?

И, уже загнанный в угол, он наконец ответил:

— Ну, если говорить серьезно, партийное руководство никаких указаний, а тем более решений по этому поводу не принимало. И потому, если я не участвую в вашей, как вы это называете, охоте на крыс, я только соблюдаю партийную дисциплину, а как бригадир — исполняю волю коллектива.

На следующее же утро Ахим отправился к Кюнау. Во всех подробностях рассказал ему о своей встрече с Бухнером и спросил, есть ли у Кюнау какие-либо возражения против новой статьи, написанной им для «Факела», ведь каждую публикацию Ахим должен был по-прежнему согласовывать с секретарем парткома.

Манфред Кюнау покачал головой:

— Нет, никаких возражений не имею.

Против обыкновения на этот раз он молча выслушал Ахима, не перебивал. В этом спокойствии Ахиму почудилось даже что-то зловещее. Порою Кюнау удовлетворенно кивал, приветливо улыбаясь, как добрый деревенский дедушка. Ахиму сделалось не по себе. Таким секретаря парткома он никогда не видел.

— А что ты скажешь, если мы усилим давление через газету? — спросил Ахим.

— Давайте, давайте… Пиши обо всем, что у тебя накипело, что считаешь необходимым. Об электрической подвесной дороге, о подъемниках…

— А о методе Хёльсфарта?

— Разумеется. Сейчас уже готовится приказ руководства по этому поводу.

В это просто невозможно было поверить! Почему вдруг так внезапно переменился ветер? Но едва Ахим оправился от удивления, в кабинет вошел Фриц Дипольд.

— Увидел тебя и решил предупредить: в ближайшем номере оставь место для моего сообщения. Преодолены все препятствия, дан зеленый свет. Уже сегодня получим все необходимое для установки реле, к нам направлены и специалисты по монтажу. Наконец мы сможем построить распределительную подстанцию и автоматизировать подвесную дорогу. Это будет для комбината вторым рождением.

Кюнау торжествующе улыбнулся, словно речь шла о его личной заслуге. Фриц Дипольд тоже улыбнулся своей простецкой улыбкой, обнажив широкие зубы, и похлопал Ахима по плечу:

— Что, Миха, доволен теперь?

Еще бы! Это была настоящая победа.

Спустя несколько недель никто не смог бы отрицать, что комбинат и вправду родился заново. Увеличился объем продукции, выросла производительность труда. Старая, но еще отнюдь не отслужившая свой срок подвесная дорога срочно реконструировалась, здесь сновали слесари, сварщики, электрики, монтировался пульт управления, и уже недолго осталось ждать той поры, когда транспортер с вагонетками станет автоматизированным. Женщины, работавшие на шихте, помолодели, похорошели, чаще заигрывали с мужчинами — они надеялись, что скоро их грязной и тяжкой работе придет конец. И даже Герберт Бухнер, который был авторитетом для плавильщиков после пламенной статьи, опубликованной Штейнхауэром, объявил, что не станет дольше отсиживаться и попробует применить метод Хёльсфарта в своей бригаде.