Эрик Нойч - Мир на Востоке

— Ай да майор, ай да шельмец… Видел бы это старик Райберт!.. То-то бы порадовался на небесах!

— Ты уж прости, Вернер, — сказал Ахим, уже давно перешедший со старшим лейтенантом на «ты», — но кто такой Райберт?

— Был такой, автор дисциплинарного устава восемьсот восемьдесят восьмого года…

Спустя некоторое время обстрел пограничной линии возобновился, правда уже не камнями, а более безопасными предметами — пачками сигарет в яркой упаковке, апельсинами, а один раз кто-то настолько расщедрился, что запустил палкой венгерской салями. Собравшаяся между тем на западноберлинской стороне толпа теле- и фоторепортеров вожделенно ждала, не соблазнится ли кто-нибудь из строительных рабочих, а то и дружинников этими подачками. Наконец один каменщик доставил им такое удовольствие. Он схватил сигареты и колбасу и как бы в знак благодарности помахал ими над головой. Тотчас застрекотали кинокамеры и защелкали фотоаппараты. Но в следующий момент, взяв на мастерок раствора, каменщик замуровал оба подношения в стену. День спустя шпрингеровская «Бильд» написала: события, происходящие в Восточном Берлине, сильно напоминают нацистский концлагерь. Партийные бонзы под дулами автоматов заставляют берлинских рабочих строить стену…

Кстати, с той стороны бросали и газеты соответствующего толка. Глядя на их подстрекательские заголовки, Ахим вдруг вспомнил фразу, вычитанную когда-то у Фейхтвангера в романе «Семья Опперман»: «Учтите, Эдгар, что у наших врагов перед нами одно большое преимущество: всякое отсутствие порядочности. Потому они сегодня и у власти. Они всегда прибегали к таким примитивным средствам, до которых другие попросту не могут опуститься, ибо средства эти немыслимы ни в одной другой стране…»

Разве не о том же самом говорило происходившее в эти дни на глазах у Ахима на Потсдамской площади и, быть может, в еще большей степени на соседней Коммандантенштрассе, где с крыши «Дома Шпрингера» световая газета круглосуточно распространяла ложь? Разве не являлись нынешние события лишним подтверждением слов фейхтвангеровского персонажа о гнусных методах буржуазной прессы? Ну а кто были те люди, которые с полным сознанием порученного им дела перекрыли границу с Западным Берлином? Слесарь Эрих Хёльсфарт, такой же рабочий, как и те каменщики, что клали стену, старший лейтенант Вернер Клер, бывший электрик, и он, Ахим, сын рабочего, надевший теперь форму дружинника.

Вот где была правда. Все они принадлежали к одному и тому же классу, ставшему правящим в этой стране. И Ахим подумал: когда враги переходят в наступление, первой они пытаются задушить правду.

Как известно, Берлин — большая деревня. Когда так говорят, имеют в виду, что здесь можно встретить того, кого меньше всего ожидал. В справедливости этой поговорки пришлось убедиться и Гарри Клейноду.

Спустя два дня после событий 13 августа, поняв, что пора уносить ноги из ГДР, он сел в поезд и направился в Берлин. Поздним вечером он прибыл на Восточный вокзал, откуда до границы было рукой подать. Клейнод неплохо ориентировался в центре, изучив его еще в те времена, когда был снабженцем, и помнил, что здесь, в районе границы, много всяких темных переулков, через которые глядишь и удастся под покровом ночи проскользнуть в Западный Берлин. И тогда — прощай навеки социализм, адью, государство рабочих и крестьян, в котором не то что на виллу с яхтой, но и на цветочный горшок не заработаешь. А запросы у Клейнода были немалые. Его воображение дразнила заветная сумма в 300 тысяч марок. Однажды он был близок к тому, чтобы ее заиметь, но афера лопнула, и он угодил за решетку да вдобавок лишился жены, которая, собственно, и подбила его на опасное дело.

Нет, не собирался он всю свою жизнь оставаться слесарем. Слава богу, он способен на большее, да только как развернешься в условиях плановой экономики, если государство учитывает каждый пфенниг. Клейнода манил свободный рынок, для которого нужна предпринимательская жилка. В кармане его лежало письмо из Дуйсбурга, присланное тем самым фельдфебелем, что однажды пытался спалить завод и сам чуть не сгорел. Конечно, Клейнод не сторонник таких методов, но ради того, чтобы встать на ноги, готов продать душу дьяволу. На первое время он наймется заправщиком на бензоколонку, благо на Западе на чаевые не скупятся, а потом, подкопив деньжат, откроет собственную авторемонтную мастерскую. Ух и заживет же он! Каждое лето, когда в Германии льют дожди, будет ездить в отпуск на Средиземное море, наконец-то повидает мир, а не эти вечно унылые окрестности Магдебурга. Здесь-то у него какие перспективы? Никаких. Разве на комбинате дадут ему, бывшему уголовнику, ход? Дадут, как же, когда типы вроде Хёльсфарта с него глаз не спускают и все в чем-то подозревают. Одна радость — секретарь парткома, ирод, больше всех на него наскакивавший, сам спекся, ну а что это меняет в его положении?

Бежать на Запад Клейнод решил задолго до 13 августа. Мысленно он уже не раз паковал чемоданы, и вот нате — граница закрыта! Он знает этих коммунистов! Коли уж они берутся задело, то всерьез, идут до конца, не страшась никого и ничего. Да, стену они построили на границе мощную. Но чем черт не шутит — вдруг в ней сыщется лазейка?

Ночью под проливным дождем Клейнод прокрался вдоль домов к границе и, вжавшись в тень какого-то полуразрушенного особняка, замер. В нескольких метрах от него расхаживал патруль — добродушного вида старик в форме дружинника и молодой полицейский, несмотря на разницу в возрасте, вероятно, старший из них. Пересилив страх, Клейнод вышел из укрытия и приблизился к патрульным.

— Здорово вы, ребята, границу перекрыли. Молодцы.

— Да, давно уже пора было.

— Дождь-то хлещет! Как из ведра.

— Это точно, — сказал полицейский, вытирая мокрое лицо, — однако здесь вам находиться нельзя. Попрошу покинуть погранзону.

— Какая погранзона? Вы что, ребята, не свои, не рабочие, что ли?

— Рабочие, рабочие, — успокоил старик. — Я так с кабельного.

— Слава богу. А у меня такая беда: жена в Западном Берлине захворала, в больницу положили. Вы уж пропустите меня.

Патрульные вздохнули, но ничего не ответили. Старик достал носовой платок и высморкался.

Клейнод занервничал. Теперь или никогда, подумал он и, вытащив бумажник, отсчитал пятьсот марок.

— Вот, держите, чтоб и вы в обиде не были, — сказал он. — Столько достаточно?

Лицо старика было непроницаемо. Клейнод добавил еще сотенную.

— Да, теперь достаточно, — сказал полицейский и вдруг наставил на Клейнода автомат. — Вы арестованы.

Эриха Хёльсфарта разбудили среди ночи:

— Задержан перебежчик, утверждает, что с вашего завода. Можешь опознать?