Эрик Нойч - Мир на Востоке

И вот Эрих увидел перед собой Клейнода, испуганного, жалкого, растерянного.

— Гарри, Гарри, — после долгой паузы сказал Эрих. — Вот же бес тебя попутал! Теперь будешь отвечать: перед законом и перед коллективом.

Позже, когда все страсти вокруг Берлина уже улеглись, участники событий еще долго вспоминали подробности тех августовских дней. Но вот уж кому почти нечего было сказать, так это Франку Люттеру. Находясь в обществе Эриха и Ахима, он испытывал тайную досаду оттого, что вынужден был молча внимать их рассказам, и, возможно, именно поэтому чуть что — лез в бутылку, цеплялся к каждому слову, ловил на мелких неточностях: Аденауэр, мол, посетил Западный Берлин не такого-то числа, а такого-то и американские танки были вовсе не там-то, а там-то.

— Говоришь, американцы подогнали танки к Чек-Пойнт-Чарли? — кипятился Эрих. — Было дело. Но и возле Шиллингбрюкке они тоже были. Уж как-нибудь я-то знаю, и не надо со мной спорить.

Хоть Ахим, как очевидец, и подтверждал сказанное Эрихом, все равно Франк не верил обоим, усматривая в их словах эдакое фанфаронство, желание выставить себя героями. Да что уж такое они могли видеть, думал он про себя, стояли себе как истуканы на одном месте и буравили глазами стену, тогда как он… Вот именно — неужто в ответственнейшие для республики дни, когда удалось сохранить мир в Европе, он сидел сложа руки?! В глубине души (вслух он это не решался высказывать) он был уверен, что и на сей раз его вклад в это великое дело был гораздо больше, нежели Ахима и Эриха, каких-то двух рядовых «ополченцев», а уж между его и их информированностью так вообще сравнения быть не могло. Поднятый среди ночи с постели, он был тотчас назначен ответственным за экстренный выпуск «Вархайт», и впоследствии все официальные сообщения, связанные с событиями тринадцатого августа, попадали на газетную полосу не иначе как после его визы. В каждый номер он писал редакционные комментарии к очередным сообщениям из Берлина, так что и об инспекции Аденауэром границы, и о провокации американских танков был осведомлен лучшим образом. Но всего этого он не имел права открывать Эриху и Ахиму, как, впрочем, и того, что его работа по освещению берлинских событий была, так сказать, прощальным редакционным заданием. Ему предстояло серьезное повышение по службе: Клуте Бартушек шел на место Кюнау, а он, Франк, на место Бартушека, в окружной комитет партии. В принципе решение было уже принято, но, чтобы не вызывать ненужных пересудов, держалось в строгом секрете. Но была еще одна, более существенная тайна, в которую был посвящен Франк: металлургический комбинат прекратит выпуск прежней продукции, низкошахтные печи будут загашены и отправлены на переплавку и уже в будущем году на месте старых заводских корпусов поднимутся новые, ориентированные на производство металлоконструкций. Завод сделал свое дело — завод может уйти. ПЕРЕПРОФИЛИРОВАНИЕ, ТЕХНИЧЕСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ — вот что теперь стояло в повестке дня.

Франка так и распирало поделиться этими новостями. Он бы точно утер нос Ахиму и Эриху, переключил бы все внимание на себя. Но он молчал и только загадочно улыбался, всем своим видом выражая превосходство.

Все это было еще впереди, а пока же Эрих Хёльсфарт и Ахим Штейнхауэр находились в Берлине, шла вторая неделя их боевой службы. Да, именно боевой: обычные летние сборы неожиданно обернулись самой настоящей бессрочной мобилизацией, и каждый день оба они могли убедиться в том, что были здесь необходимы.

Особенно тревожными и потому требовавшими повышенной бдительности были ночные патрулирования, но — что поделать! — как раз тогда-то и лезли в голову разные посторонние мысли, о приятном и неприятном, чем наполнена жизнь любого человека. Во всяком случае, Эрих часто спохватывался, что думает совсем не о том, о чем нужно думать патрульному, и, стряхнув с себя мечтательность, крепче сжимал приклад автомата.

Вчера он получил от Хальки письмо на нескольких страницах, звучавшее как-то очень уж ласково. Она понимает, писала она, что произошло, да и ее коллеги одобряют меры правительства, горячий ему, Эриху, от них привет, она гордится им, помнит о нем, и он не должен из-за нее беспокоиться… Каждая строка ее письма дышала вниманием и заботой. Вот уж точно, думал Эрих, нет худа без добра. Их внезапная и порядком затянувшаяся разлука, его служба на границе лицом к лицу с бандитами и провокаторами, постоянная опасность — все это только укрепило их брак. Не то что когда он ездил в Кузбасс, в страну друзей. И он подумал, что уж на сей раз, когда он вернется домой, она не поспешит расстаться с ним, а наоборот — встретит, как мужняя жена…

Он вспомнил Колю, его адрес: Новокузнецк, еще недавно именовавшийся Сталинском, улица Металлургов. Наверняка Коля в курсе происходящих здесь событий, тем более ему будет интересно узнать кой-какие подробности от очевидца. Сегодня же он и напишет, прямо из казармы, благо переводчик, Ахим, под рукой. Он стал обдумывать текст письма… Знаешь, Коля, Берлин был чем-то вроде проходной комнаты с открытыми настежь дверями. Представь, даже в собственной постели нет покоя, к примеру, только собрался обнять жену и вдруг видишь, как возле тебя возник совершенно незнакомый тебе человек, смотрит, ухмыляется, и откуда тебе знать, что у него на уме — может, он зарезать тебя хочет… Такое положение дел вполне устраивало наших врагов. И тогда мы попросту закрыли нашу квартиру, надежно заперли все двери, и теперь в своих четырех стенах я могу делать все, что вздумается, не опасаясь, что в любую минуту кто-то может ко мне вломиться…

Тревожная тишина ночи днем вновь сменялась истеричными воплями, несшимися с той стороны. Эриха не всегда ставили на Потсдамскую площадь, но, когда ему случалось дежурить здесь, это было сущее наказание. Здесь разыгрывались такие сцены, что даже он при всем своем хладнокровии не раз чувствовал, что вот-вот у него сдадут нервы. Дело было даже не в хулиганах — эти мигом испарялись, стоило ему навести на них автомат. Куда труднее было давать отпор… бабам, тоже старавшимся подлить масла в огонь и порой не стеснявшимся в средствах.

— О, как я хочу коммуниста! Иди ко мне, мой сладкий, переспать с красным — для меня дело чести.

Жгучая брюнетка с фигурой как у тех натурщиц, что красовались на обложках порнографических журналов, летевших через границу вместе с прочей идеологической отравой, прохаживалась перед Эрихом. Судя по ее загару, она только недавно вернулась с курорта. Раздевшись до купальника, она затем сняла и бюстгальтер, обнажив белые груди, выделявшиеся на черном теле.

— Ну что, рыженький, пойдешь со мной? Для тебя я исполню еще кое-что сверх программы. И бесплатно! Ну, давай же, иди!