Феликс Кандель - День открытых обложек

…каждая со своим названием.

Мерло и шираз. Шардоне и санджовезе. Каберне совиньон и каберне блан. Пино-гри и пино-нуар. Мальбек, вионье и пинотаж. Гренаж и темпранильо…

Еще больше их сочетаний к оттенкам вкуса, цвета, букета вина – дегустаторы не подведут.

«В аромате шоколад, эвкалипт, земляные нотки, табак, черная смородина. Во рту плотное, полное, длинное послевкусие…»

«Аромат гранатовый, слегка древесный. В развитии чистые, элегантные оттенки ежевики, пряных трав, кофе. Длинное послевкусие лесных ягод…»

«Аромат спелой черной смородины, в развитии ваниль, тимьян, легкие ореховые нотки. Во рту приятное, слегка шоколадное послевкусие…»

Вот бы и тут.

Распахнуты все обложки. Герои перемещаются по своему желанию, создавая иные отношения ради долгого, слегка шоколадного послевкусия прозы, терпкого, призрачного, с горчинкой и без нее, с нотками ванили, мускатного ореха, тимьяна и ежевики после прочтения.

Желудь проявляется из ничего…

…высоко подвешенный‚ от рождения готовый к падению.

Желудь растет и сила растет‚ утягивая его к земле; вот уж ему невмоготу‚ он отрывается и летит вниз.

И упав, умирает.

А в смерти прорастает.

В сущности, кому нужен затейный сюжет?

Звездам не нужен. Луне. Скале в ее отрешенности. Маловидной тропке в лесу. Дереву на опушке. Луговой траве в пойме реки.

Разве что ручью.

Сюжет у ручья не свой. Сюжет у ручья от ложа‚ ему уготованного. Крутые изгибы‚ травные сплетения на пути‚ камушек на перекате повлияют на его напевы, умножат случайности, породят неожиданности. Так и слова протекают по строке в чистоте и прозрачности замысла, отзвучав на знаках препинания переливчатым, через край, звуком.

– Не пользуйся выверенным сюжетом, сочинитель. Не по размеченной полосе, где всё обозначено, не в пункт Б из пункта А, – пусть нечаянность подстерегает на каждом листе, ошеломляя и радуя на пороге удачи. Сколько на пути нежданностей, сколько их, которых недостает!..

Входишь в иной замысел, как в неопознанное пространство под кладкой купола. Входишь сторожко, с оглядкой, в эхо гулких пустот, которые тебе заполнять. Ты покоен поначалу, заселяя нехоженое пространство, покоен и вдумчив до первого понимания, что подобное не под силу.

Над куполом простирается небо, тебе неподвластное, под полом затаились глубины глубин, куда нет и не будет доступа, но ты идешь, продвигаешься дальше, и пустоты заполняются, намерения проявляются, звучит хорал, взывая к небесам, эхом вторят голосники, вмурованные в стены, – как же ты велик под куполом воображения, до чего же ты мал...

Сочинить бы рассказ для тех, кому неукладисто в маете-истоме. Будто шагнули с мороза в обжитое жилье, где еда на столе, младенец в люльке, припасы в подполе, аппетитно попахивает упревшей в печи картошкой.

Ее следует растолочь в чугуне, щедро полить сметаной, посолить в меру, дождаться, пока прогорят дрова, задвинуть ухватом в печь, и потекут призывные ароматы, корочка загустеет поверху, коричневатая, с желтизной по краям, под которой затаится самая сласть, – на газу такое не уварить.

Хлеб на столе. Постное масло. Соль крупного помола.

Рука потянется к рюмке, к малосольному огурчику, репчатому луку и слезливым грибкам – только подкладывай; душа потянется к родной душе, огарком из отпотевшего оконца, обмякнет в покое-довольствии, огородившись бревенчатыми стенами от промерзлых равнин, где выстудит и заморозит.

Поесть. Попить. Припоздниться в усладе сердец.

Лучше в тепле за миской‚ чем в поле за ветром.

Скажут в осуждение:

– Ну сколько можно? Ты же оттуда уехал, от того чугуна. Сто лет назад.

Скажешь в ответ:

– Для вас же стараюсь. Вы у нас в маете-истоме.

Подивятся старожилы:

– Картошка, лук, огурчики.… Какие же вы евреи? Вы русские.

Хвала скамейке‚ что сближает тех…

…кто на нее садится.

Хвала ртутному шарику‚ который сливается безоглядно с себе подобным.

– Без спешки‚ Нюма?

– Без спешки‚ Боря.

– Предлагаю тост: чтобы было так, как нам кажется!

Пиво пенится. Вода пузырится. Хумус намазывается на лепешку. Перцы обжигают гортань. Курица в пряном соусе вызывает жажду‚ которую утоляют напитки. Первый червячок замирает‚ наконец‚ ублаженный, можно откинуться на стуле‚ взглянуть друг на друга.

Боря Кугель и Нюма Трахтенберг.

– Признаюсь‚ друг мой. По вечерам я описываю закаты и складываю их в папку.

– Закаты! – ахает Нюма. – В папку? Боря‚ побойтесь Бога.

– Папка – не тюрьма‚ Нюма‚ а спасение от неминуемого забвения. Под переплетом с тесемочками.

– Не лучше ли описывать рассветы?

– Лучше. Но не в моем возрасте.

И приступают к пиршеству.

Неспешно. С расстановками.

– Хорошо сидим, Нюма.

– Хорошо едим, Боря.

– Друг мой‚ – возглашает Боря, само благодушие. – На Кугеле одежда не занашивается. Каблуки не стаптываются. Мебель под Кугелем не скрипит.

Наполняет стаканы.

Пена вздувается непомерно.

– Со мной буквы дружат‚ Нюма. Я их спасаю от опечаток. Буква – она обидчива, с гонором. Ей бы попасть в ударный слог, не попасть в безударный.

– И нам бы, – говорит Нюма.

– И нам, – соглашается Боря.

Встает. Садится. Снова встает, нетерпением одолеваем.

– Поверьте учителю литературы, Нюма! Простота слова – великое заблуждение! Слово – оно способно потрясти сюжет, который затрещит и расколется.

Ошибка в книге вызывает у Бори чесотку. Неверное ударение – слезу из глаза. Оговорки с обмолвками – позывы к бешенству. Сказал на педсовете:

– Предлагаю. Основные положения считать ошибками.

И подал заявление на выезд.

– Боря‚ – изумились друзья. – Ты же пропадешь там‚ Боря. Без русского языка!

– Его я заберу с собой.

Приходили к нему‚ спрашивали:

– Зачем?

Отвечал:

– Долго объяснять. И сложно.

– А короче?

– Короче: не легло.

Он беспокоил своим присутствием, раздражал мушкой в глазу.

– Хоть бы скорее уехал...

Он уехал.

Его проводили с облегчением.

– Мы-то без тебя обойдемся. Обойдись ты без нас.

Но лучше им не стало…

Пьет пиво.

Руки вздымает к небесам.

Нюма понимает – быть монологу. И Кугель оправдывает ожидания.

– Моя фамилия прописана у Даля: «кугль – любимое жидовское блюдо». Кто ест теперь кугл‚ кто помнит о кугле?.. Слова смертны‚ Нюма. Они не уживаются в теперешнем языке‚ переполненном косноязычием‚ и отходят в небытие‚ тихо‚ покорно, безутешно. Плюшка‚ к примеру‚ – кто нынче ее потребляет? Плюшка агонизирует в чуждом окружении. Ватрушка агонизирует. Крендельки с сайками... Батон! Вслушайтесь‚ Нюма: батон-бетон‚ – кто осмелится откусить кусочек?..

Залпом допивает пиво.