Юрий Козлов - Новый вор

«А дальше? — не удержался Перелесов. — Что будет после мусора?»

«Дальше? — Взгляд норвежца остановился на фотографии сложившего ушастую голову на советско-финской войне брата-добровольца. — У нас был шанс, но мы проиграли. До следующего мне не дожить. Может быть, тебе повезёт».

В день отплытия Перелесов сидел с книжкой в холле перед камином, высматривая в панорамное окно катер, посланный за ним с материка из туристической деревни Гудванген. Оттуда он должен был вылететь местной, принадлежащей, как и всё в этой части Норвегии, старику авиалинией в Берген. Горничная в это время протирала висящие на стене в рамках застеклённые фотографии. На физиономии ушастого брата в пилотке рука с салфеткой замерла. «Каким он был ангелочком, — повернулась горничная к сидевшему на диване Перелесову (они общались на упрощённом немецком) и продолжила: — год лечился после подрыва на мине в Финляндии, собрали по кускам, потом до сорок пятого воевал добровольцем в дивизии „Викинг“ на Восточном фронте. Два Железных креста. После войны пять лет прятался в угольной шахте, пока англичане не объявили амнистию. Один Господь ведает, как ему удалось выжить в это ужасное время?»

«Gott mit uns, — сказал Перелесов — Уже сто с лишним лет, но по индивидуальному плану».

«Wahr so», — согласилась горничная.

Перелесов вспомнил не столько самого, отправившегося в Валгаллу через год после его визита на остров миллиардера-мебельщика, сколько неуютное ощущение, что тот смотрел на него из всех углов каменного, застланного оленьими и медвежьими шкурами дома.

Примерно так же сейчас на Перелесова из всех углов России, включая глухой таёжный, где крестилась Пятка и исполнял сальто с переворотом кабан, смотрел Сам. Самое удивительное, что Перелесов, угадывавший и знавший практически всё , сейчас реально не знал, разрежет ли Сам страну, как торт (по Линдону), возведёт ли городскую крепость с зарытой под ней ядерной бомбой (по Грибову), примет корону или откинется в монастырь (по Виорелю)? Следовательно, даже возникни у Перелесова такое желание, он бы не смог предать своего президента. Сам знал и понимал золотой стандарт человеческого мусора лучше его.

В предшествующие инаугурации дни Перелесов по совету экономического чекиста Грибова сидел тихо. Грибов сказал, что списки давно составлены и ждут своего часа. Сначала, пояснил он, грядёт лёгкая точечная зачистка. Ребята спорят, ухмыльнулся он, до или после. Но это будет не та зачистка, о которой все думают.

«А какая?» — поинтересовался Перелесов.

«И не такая, как ты думаешь, — недобро пообещал Грибов. — Не по вершкам, а по корешкам. Вершки, что? Головы, их легко отвинтить, но сразу вырастают новые. Идеи — вот корешки! Перерубишь корешки, головы засохнут, загремят как погремушки вложенными в них горошинами».

Он хотел казаться уверенным, как человек при делах . Как если бы позорный бег с прижатой к стремени рукой за совершающим конную прогулку президентом был досадным недоразумением, а сейчас он твёрдо (охранно!) шагал за державным всадником. Но Перелесов чувствовал в нём проступающую сквозь бодрость, как синяк сквозь тональный крем, нервозность.

«Смотри, — посоветовал он, — раньше времени не загреми» .

Ему было не отделаться от мысли, что он сидит в цирке и ждёт появления на арене клоуна, но не такого, какой будет смешить почтенную публику, а другого, считающего за коллективного клоуна как раз саму почтенную публику, готовую смеяться и аплодировать всему, что он будет делать. Одесную от клоуна поспешала Пятка в православном платочке. Ошую — крутил сальто с переворотом свирепый кабан.

«А ты посоветуйся со своими, — по-смершевски сощурился Грибов, — не всё же возле меня пастись».

«Сказали, иди за генерал-лейтенантом Грибовым, — ответил Перелесов, — он знает куда».

«В камеру! — рявкнул экономический чекист. — Куда ещё? Чего нам надо? — с тоской посмотрел в расписной потолок с лепниной и огромной, как распустившая солнечные батареи космическая станция, золотой люстрой по центру. — Всё ведь есть. Чего не жить?»

Они встретились в Большом театре на приёме для высших чинов дипломатического корпуса в перерыве премьерного показа балета «Дох Кихот».

«Думаешь, оборвётся? — кивнул на люстру Перелесов. — Накроет нас?»

«Пластмасса, — презрительно поморщился Грибов, — с латунным напылением. Скрючится, осыплется через пару лет. Если и накроет, то легко. Таджички с узбечками подметут. Знаешь, сколько украли на реставрации? Второй Большой можно поставить. Но разве когда-нибудь было, — добавил задумчиво, — чтобы все жили хорошо, никто не воровал и всем всего хватало?»

«Было, — решил позлить друга Перелесов, — в СССР. Не хорошо, а средне. Воровали, но не театрами. Не всего хватало, но с голода не умирали. Для человечества уже сказка».

«Так чего же ты… — помахал рукой Грибов военному атташе какой-то африканской страны, приветливо приподнявшему леопардовую пилотку. — Куда тянешь?»

«Не я, — напомнил Перелесов крылатые слова Самого: — У кого меньше ста миллионов долларов, тому стыдно называться патриотом, он ничего не сделал для России» .

«Не до конца цитируешь, — уточнил Грибов. — Оставь себе десять, остальные отдай и не греши» .

«Кто слышал?»

«Кто надо!» — произвёл рукой в кармане пиджака некие манипуляции с прямоугольно выступающим сквозь ткань смартфоном экономический чекист. — Что же тогда твой СССР бесславно сдох? — спросил он уже почти мирно.

«Потому и сдох, — вспомнил тоже бесславно, точнее беспобедно сражавшегося против СССР норвежского миллиардера-фашиста Перелесов, — что у него был шанс».

Один шанс убивает другой шанс, подумал он, результат — жизнь без шансов. Но остерёгся вовлекать в сложную историософскую дискуссию о Великой Отечественной войне, Сталине и Гитлере Грибова.

«Был?» — оттянул Перелесова к приоткрытому с колышущимися многослойными занавесками окну Грибов. Уйдя под волнующуюся кисею, они присели на хрустнувший, определённо не мраморный подоконник, как бы отделились от разноговорящего общества — строгих чёрных смокингов, благоухающих, в драгоценностях, дам, парадных — в орденах под золотыми погонами — мундиров.

Перелесов отметил, что у реставраторов Большого всё же имелась совесть. Псевдомраморный подоконник хоть и прогнулся под тушей Грибова, но не треснул, не обрушился.

«Возможно, шанс был, — между тем продолжил экономический чекист, отхлебнув из бокала пятилетнего „Hennessy“, — да только… непонятный какой-то. Я тут недавно готовил материалы для переговоров по искусственному интеллекту, лезут сейчас к нам с этой хренью, как бы интеллект сам, без нас, не устроил ядерную войну, смотрел документы из железной радиоактивной — никогда не будут рассекречены — папки. Но пришлось распаять и как это… язык сломаешь! денуклеаризировать… Они нам предлагали в восьмидесятых уйти в третий мир, сползти к экватору, строить социализм вместе с индусами, вьетнамцами, китайцами, если получится. Научно доказывали, что социализм у азиатских ребят в крови, на генном, так сказать, уровне. За собой оставляли Европу, Штаты, Канаду с Австралией, Южную Африку, ещё что-то, не помню. Чувствовали, суки, что глобальные Юг и Восток их кончат! А тут большой, на две трети мира, СССР: ни богатых, ни бедных, ни белых, ни чёрных, все одинаково жёлтенько-смугленькие, всем всего понемногу, по справедливости, кому рис, кому картошку, детишки в школе. Опять же этот… ленинский университет миллионов, нет, уже миллиардов по телевизору, партия наш рулевой, цензура, покой, порядок! Никаких беженцев, никаких мигрантов, никакого терроризма, все — атеисты, никаких попов с муллами и далай-ламами, семья — ячейка государства, дети — наше будущее, естественный товарообмен. Мы им — ресурсы, рабсилу, границу на замке, они нам — товары, технологии, идеи, чтобы всемирный советский народ не закисал. Гармония! У них нулевая рождаемость, у нас — конвейер, могли бы со временем их проглотить, растворить в себе. Тогда вообще — другой мир, новая цивилизация. Попёрли бы в космос, растопили Антарктиду, озеленили Сахару… Не договорились с Андроповым. Сказал, мы тоже Запад, будем как вы, влезем в ваш проект. Принимай нас, Суоми-красавица! Была такая военная песня, выучил, наверное, в Карелии в советско-финскую, когда мы Выборг оттяпали. Стали, влезли, б..! Сейчас расхлёбываем», — забился в занавеске, как огромный пингвин, Грибов.