Богомил Райнов - Новеллы и повести. Том 2

Тебе не следовало бы об этом думать. Не следовало бы непрерывно и сознательно бередить свои раны, но ты их бередишь, потому что все они всегда при тебе, всегда в тебе, в том числе и эта тягостная и мучительная язва, которая называется Стоев.

Все началось после твоего второго визита к Стоеву. На кафедре был объявлен конкурс на место доцента. Единственным кандидатом был Велев, и тебе было поручено написать рецензию на его научный труд. Через два дня после того, как ты представил рецензию, Стоев встретил тебя в коридоре и предложил зайти к нему домой, обсудить кое-какие вопросы.

Был вечер, и тебе показалось, что стоевская мансарда ничуть не изменилась, словно ты приходил сюда вчера, а не пять лет назад. Только на стене, на месте больше го портрета, выделялся светлый прямоугольник.

— Как видишь, снял, — спокойно сказал Стоев, заметив твой взгляд. — Снял, хотя я не люблю перемен.

— Повесь что-нибудь другое. Очень уж некрасивое пятно.

— Это означало бы еще одну перемену. Не люблю перемен.

Стоев предложил тебе сесть и сам уселся за письменный стол.

— Так вот, я хотел поговорить с тобой о твоей рецензии. Мне кажется, тебе следовало бы взять ее назад и несколько переработать.

«Я тоже не всегда люблю перемены»… — хотелось тебе сказать, но ты промолчал, потому что эта фраза показалась тебе слишком василовской.

— Ты должен переработать рецензию, — повторил Стоев. — Это поможет провести конкурс на более высоком уровне.

— Что, по-твоему, я должен изменить?

— Общую оценку и заключение.

— Ты хочешь сказать, что я должен вместо положительной оценки дать отрицательную?

Стоев кивнул.

— Именно. В работе Велева есть спорные места. А есть и явно ошибочные.

— Я отметил и то и другое.

Стоев снова кивнул:

— Верно. Но ты подчеркнул положительные стороны.

— Потому что они преобладают. И потому что они важнее. Исследовательская работа не может быть застрахована от ошибок. Тем более, что автор — человек молодой, начинающий…

— Нельзя решить, что преобладает — положительные моменты или слабости, если просто сопоставлять количество тех и других. И именно потому, что автор молод, мы должны предостеречь его от опасных увлечений.

— Я не вижу в его увлечениях ничего опасного. В работе Велева нет попытки ревизовать марксизм. Наоборот, работа эта весьма полезна и актуальна.

— Можешь не излагать мне свою рецензию, — кротко сказал Стоев. — Я ее уже читал. А прежде чем ее прочесть, я говорил с Велевым. Сообщил ему свои замечания. И он задумался. Вероятно, он согласится переработать свой труд и подать на конкурс в будущем году…

— Когда и твой воспитанник Савов закончит свою работу и будет с ним конкурировать…

Стоев мягко побарабанил своими короткими пальцами по столу, словно пробовал клавиши рояля:

— Я об этом не думал. Но если бы и так, что ты видишь в этом плохого? Место получит тот, кто его заслуживает.

— У меня создалось впечатление, что ты просто стремишься помешать Велеву.

— Ничуть. В сущности, мешаешь ему ты. Хлопаешь его по плечу и тем сбиваешь с толку. Посмотри еще раз, что ты написал, и увидишь, что я прав.

— Сколько бы я ни смотрел, не думаю, что я мог бы что-либо изменить. В конце концов у меня свои принципы.

Стоев взглянул на тебя своими удивленными немигающими глазами:

— По правде говоря, Александров, с некоторых пор я перестал понимать твои принципы. Что это у тебя за личные принципы, которые, очевидно, мне недоступны?

Мгновение ты колебался. Но потом решил, что тебе не остается ничего другого, как поднять забрало:

— Мои принципы — это те самые принципы, которые и ты исповедуешь публично…

— А если это так?..

— А если это так, остается только одно объяснение: мы, видимо, по-разному их толкуем.

— Например?

— Примеров сколько угодно. Ты на словах признаешь, что все подлежит изменению и развитию, но на практике не допускаешь никаких изменений и никакого развития. Ты говоришь, что процесс познания истины — это бесконечный процесс приближения к истине, но фактически ты уверен, что абсолютная истина заключена в папке с твоими лекциями…

— Ясно, — сухо прервал тебя Стоев. — Так я и думал: и ты поддался этой заразе.

— Если мысли Ленина — зараза…

— Не припутывай сюда Ленина. Для иных людей Ленин превратился в удобное средство маскировки. Зуд разрушения не дает им покоя. Мы сняли это, — Стоев показал на светлый прямоугольник у себя над головой, — зачем же останавливаться? Давайте крушить и другое, и третье, пока не перевернем все вверх дном.

— В сущности ты о ком говоришь? Обо мне или так, вообще?

— Я говорю вообще. А ты делай для себя выводы.

— Ты бы тоже мог сделать для себя некоторые выводы. Ленин развил Маркса.

— Именно, — спокойно кивнул Стоев. — Развил, но не извратил. А сейчас кое-кто полагает, что творческий марксизм — это значит делай все, что взбредет в голову, только не забудь повесить вывеску «марксизм».

— Ты снова начинаешь говорить вообще.

— А ты подумай над тем, как проявляется это «вообще» в некоторых частных случаях.

— Что ты хочешь этим сказать?

Стоев ничего не сказал, а перевел свой удивленный взгляд на окно, словно за темным стеклом вдруг появилось что-то чрезвычайно интересное.

— Что ты хочешь этим сказать? — повторил ты с раздражением.

Но Стоев продолжал удивленно и сосредоточенно смотреть на ночь за окном, будто он остался в комнате один, а ты со злостью глядел на его жирный, поросший рыжеватым пухом, упрямый загривок и с отвращением вдыхал легкий, едва уловимый запах камфары. Потом Стоев снова повернулся и уставился на тебя своими круглыми немигающими глазами:

— Не надейся услышать от меня что-нибудь такое, что ты мог бы завтра использовать против меня.

— Не беспокойся. Что бы ты ни сказал, за эти стены ничего не выйдет.

— Я и не беспокоюсь. И если меня все-таки что-то тревожит, то это только твое будущее, Александров. Ты готовишься стать профессором…

— А вместо этого могу перестать быть доцентом, не так ли?

Стоев покачал головой:

— Не в этом дело, хотя и это не исключено. Ты готовишься стать профессором, а между тем незаметно для себя превращаешься в ученика некоторых недостойных людей…

— А, ясно. Добрались до Васила.

Стоев замолчал. Только его полные пальцы мягко барабанили по столу.

— Я, разумеется, знаю, что ты с Василом на ножах, и это твое право. Но не забывай, что Васил честный человек.

Стоев поднимает на тебя свой неподвижный взгляд:

— Допускаю, что сам он считает себя честным. В каком-то смысле он может быть и в самом деле честен. Но встречаются честные люди, которые приносят массу вреда. Наша задача — не кокетничать своей честностью, а служить нашему общему делу.