Андрей Гуляшки - Новеллы и повести. Том 1

— Не понимаю! — говорил он.

— Очень просто! Любовь одного математика создает теории, любовь другого — их доказывает! Полная взаимность! А иначе все это как мытье рук перед едой и после. Можешь даже не вытирать.

Он пытался ее понять, а она, пользуясь тем, что ей не мешают, продолжала:

— В сущности, мужчина и женщина — это две половины одного и того же человека, которые для того и разлучены, чтобы искать друг друга!

— А ты уверена, что они друг друга находят! — спрашивал он.

— Это не имеет значения! — отвечала она. — Важно искать! А найдешь или не найдешь точно свою половину — вопрос удачи! Но, согласись, это так интересно, каждый ходит, оглядывается, ищет, сравнивает, сопоставляет, чувствует, отвергает, приближается, ха!..

Тут дед Йордо засмеялся и сказал:

— Ну уж, две половинки! Чепуха какая-то!

Павел пожал плечами.

— Так говорила Барбара.

— Каждый может говорить, что ему вздумается! — ответил старик. — По-моему, мужчина — это одно, а женщина, женщина что-то там… черт ее знает что…

Павел удивился, но продолжал рассказывать о своей любви к Барбаре. Я убежден, что он ничего не скрыл от деда Йордо и доверил ему даже то, что составляет самую священную, интимную сторону каждой любви. Молодой геолог был слишком далек от мещанских мужских предрассудков, да и слишком искренно переживал он сейчас свое прошлое.

— Будь Барбара здесь, — сказал он старику, — она бы и Джендем-баир превратила в Варшаву.

Ее фантазия не оставляла в покое ни его работу, ни науку.

— Представь себе, — не унималась она, — что ты открываешь где-нибудь огромную золотую жилу, но такую огромную, чтоб конца не было! Прежде всего я бы обязала всех сделать из золота дверные ручки. Чувствуешь, как здорово, берешься за ручки и пальцы твои ощущают что-то такое, особенное, а?

Однажды она выбежала на балкон и крикнула Павлу:

— Смотри! Солнце черное!

— Ну почему черное! — возразил Павел, хмурясь.

— Бывает, бывает черное солнце! — снова подал голос дед Йордо. — Я сам видел!

Павел второй раз удивился. Ему было приятно, что старик все же слушает его рассказ. Однажды Барбара сказала:

— Мы должны расстаться.

Он не стал спрашивать, почему. Все равно, когда-нибудь это должно было случиться.

— Если мы, — продолжала она, — останемся вместе навсегда, все кончится. Ты будешь уже не ты и я не я. Единственное спасение — завести детей!

Была последняя сказочная ночь. Они пошли в тот знаменитый кабачок, где вино продавали метрами, сели в последний раз за свой столик и наполнили бокалы. Она была весела, возбуждена больше, чем когда бы то ни было, и рассказывала ему, как они снова встретятся через двадцать лет и у нее будет к тому времени двенадцать детей и каждый будет рожден в другом месяце, чтобы у них были разные характеры и как в каждом он будет узнавать ее, а не себя…

Тут поток ее фантазии внезапно иссяк, она расплакалась и бросилась его целовать. В последний раз вернулись они в мансарду, встретили рассвет и было мучительно и красиво, как бывает со всеми, кто расстается, чтобы любить друг друга.

— Так чего же вы разошлись? — спросил дед Йордо с явным сожалением.

— Не знаю, — ответил Павел, — это она все придумала, сама поверила и меня заставила поверить!

Но уже через несколько дней, когда он все же снова взобрался по лестнице, ведущей в мансарду, дверь отворилась прежде, чем он позвонил, и Барбара бросилась к нему на шею.

— Как ты мог не прийти? — воскликнула она.

— Ведь мы же расстались? — спросил он с улыбкой.

— Когда это мы расставались? Ты, мой милый, путаешь меня с кем-то другим! Я не помню, чтобы мы расставались! Иди посмотри, какое кольцо я нашла на крыше! Наверное, какая-нибудь птичка принесла его из самой Африки! — и она показала Павлу кольцо, купленное утром в комиссионном магазине для того только, чтобы рассказать ему фантастическую историю об африканском кольце.

Расстались они гораздо позже, когда ей нужно было возвращаться в свою далекую провинцию.

Павел смолк. Было уже за полночь. Дед Йордо все сидел, сгорбившись, возле дуба и молча курил. Потом сказал:

— Барбара!

Он произнес это имя неуверенно, как дети, впервые выговаривающие незнакомые слова.

Павел так отдался воспоминаниям о маленькой фантазерке, что не заметил ничего особенного. Немного погодя он встал и пошел к себе. А утром снова отправился к мраморным скалам, где его ожидал тяжкий труд.

В тот день он был как будто спокойнее.

На второй или третий вечер, я точно не знаю когда, Павел и пастух снова сидели на своих обычных местах под дубом. Старик принес кислого молока, они поели и закурили. Уставший Павел то и дело зевал.

— Эй, — сказал вдруг дед Йордо, — ну-ка расскажи еще что-нибудь про эту свою Варшаву.

Неожиданная просьба удивила Павла. Старик повернулся к нему и смотрел на него ждущими, любопытными глазами.

— Что же тебе рассказать, дедушка? — спросил Павел.

— А что было! — тут же ответил старик.

Павел засмеялся, подумал немного и, полный самых хороших чувств, начал.

Однажды зимним вечером он пошел с друзьями на большой студенческий бал. Торжественная часть праздника была в разгаре. В очень красивом зале с великолепной мозаикой в присутствии ректора и профессоров девушки исполняли старинный польский танец.

Павел не знал, откуда нужно входить, и потому вместе со своими приятелями ворвался прямо в парадную дверь точно против танцующих девушек.

Увидев одну из них в первую же секунду, он больше не мог ни на кого смотреть. Она танцевала в нескольких шагах от него перед профессорами, восседавшими на почетных местах. Это была тоненькая, хрупкая фигурка, с худыми, почти детскими плечами, которая бесплотно колыхалась над сверкающей мозаикой пола. Волосы у нее были золотистые, причесанные так, что открывали лицо поистине фантастической красоты. Оно было настолько совершенно каждой своей чертой, настолько нежно, что казалось видением из другого мира, лицом русалки или самодивы…

— Самодива! — повторил дед Йордо.

Глаза у девушки были цвета только что распустившегося василька, чуть удивленного самим собой. Она танцевала, ни на кого не глядя, словно знала, что и так все смотрят только на нее и восхищаются.

Какое выражение было на лице у Павла, он так никогда и не узнал. Друзья его, свидетели этой сцены, потом рассказывали, что он стоял против девушки и смотрел на нее забывшись, полуоткрыв рот, в безумном восторге и счастье. Он был похож на сумасшедшего, освободившегося от всего, покинувшего свое измученное тело и унесшегося вслед за неземными своими фантазиями.

— Я видел только ее глаза, ничего другого… и чувствовал, что тону, что не могу перевести дух… ты не можешь себе представить, какое было у нее лицо, — сказал Павел деду Йордо.