Андрей Гуляшки - Новеллы и повести. Том 1

Ну хорошо, допустим, Кыно встретился здесь с кем-то, разворотил копну, раскидал сено. Но почему тут очутился ключ? Нет, просто какое-то дьявольское наваждение! Ей казалось, что узнай она, как этот ключ попал в сено, ничто больше не укроется от ее глаз. До чего же ей хотелось приобрести славу предсказательницы. Уметь предугадывать, как развернутся самые сложные события и чем они кончатся! Чубра и без того слыла прозорливицей. Ничто не ускользало от взгляда ее больших круглых глаз. Ей достаточно было уловить малейшее движение, улыбку, жест, услышать какое-то словечко, чтобы догадаться, кто что думает и делает. Она была самым строгим судьей среди женщин. И строже всего осуждала измены, потому она везде и всюду говорила про Кыно.

— До каких пор будут терпеть этого Дон Жуана. Как смеркнется, в поле остаться нельзя!

Бабенка была она красивая, задорная. Вошла Чубра в тот возраст, когда женская красота, как цветок, предельно раскрывший свой венчик, вот-вот начнет ронять лепестки, увядать. Но пока пора увядания для нее еще не наступила, и была она, что называется, в самом расцвете. И ее широко открытые глаза тоже походили на чашечки распустившегося цветка, в которых желтела осыпавшаяся с тычинок пыльца.

При каждом удобном случае она усовещала Кыно.

— Послушай, возьмись-ка за ум, — сказала она ему как-то. — Раз сошло тебе с рук, другой, а в третий может и не поздоровиться!

— А тебе-то что до этого, Чубрица? — ответил ей Кыно, почесывая свою косматую грудь. — Я человек свободный, где захочу — там и напьюсь водички. Ведь из твоего кувшина я не пью!

— Ты к моему кувшину и носа близко не сунешь! Пойми, парень, нельзя же тебе, как жеребцу, за всеми гоняться да все топтать. Нынче за такие дела ответ держат. Это тебе не по некошенному лугу носиться! Ноги перебьют!

— Занимайся-ка лучше своим делом. В бабских советах я не нуждаюсь!

Кыно давно уже приметил, что Чубра легко вспыхивает, распаляется и дает волю языку. Но он никак не мог себе объяснить, почему она всегда так перед ним хорохорится и вечно нападает на него. То перед женщинами в поле отругает, то на собрании перед всем кооперативным руководством отчитает. Все напирает на то, что надо, мол, ему подтянуть тормоза. А он, когда от него требовали объяснений, говорил:

— У меня тормоза в порядке. И ручной и ножной. А вот ее тормоза, видать, не в исправности.

Чубра с нетерпением ждала возвращения Кыно. Ждала, охваченная следовательской страстью раскрыть все до конца. Ей хотелось доказать и правлению, и женщинам, и всему селу свою правоту. Доказать, что она никакая не крикунья, не трещотка, а настоящая защитница справедливости и чести, что ее не подкупить никому и ничем, что она преданно, верой и правдой служит общему благу. Вот какая она. Никто, правда, никогда не оспаривал того, что она говорила, но как только речь заходила про Кыно, мужчины начинали посмеиваться, а женщины, хоть и слушали с увлечением, но ни одна из них никогда еще не вышла и не сказала: «Верно, он и ко мне приставал!» Между собой только и разговору было, что про него, мол, и такой он и сякой, но когда надо было его изобличить, все уходили в кусты. «Ты, Чубра, права, но ведь своими глазами ты этого не видела. А в таких делах нужно сперва видеть, а тогда уж и меры принимать».

И вот теперь, считала она, наступил решительный момент. С помощью этого кривого ключа она не только не даст Кыно снова выехать на кривой и остаться чистеньким, но докажет свою правоту. «Пусть только он попробует не вернуться, я ему покажу!» — грозилась она, не сводя глаз с дороги, ведущей к селу.

Наконец со стороны Точишта показалось облако пыли. Грузовик поднимал ее больше, чем стадо в двести голов, когда оно возвращается вечером с пастбища. Пыль застлала все: и село, и лес, и поле. Вскоре показался и сам грузовик. Ревя мотором и покачиваясь, он въехал на поляну, серый, пропыленный, начисто утративший ярко-зеленый цвет. Кыно остановил его у остатка копны и соскочил на землю прямо перед Чуброй.

— Вот и я! Видишь — явился, не сбежал, как ты опасалась.

Она уставилась на него; в предвечернем свете он показался ей почему-то крупнее, выше, шире в плечах. Особенно ее поразили размеры его рук и ног — она подумала даже, что впервые в жизни видит такие огромные ступни, и ей захотелось спросить его: «Ты какой номер башмаков носишь? Тебе, наверное, на рынке подходящей обуви не достать. И штаны и пальто тоже приходится на заказ шить. Если понадеяться на магазины, голым ходить будешь!» Но она почему-то промолчала. И тут же разозлилась на себя, что этим ослабила свое ожесточение против него и не смогла уже отчитать его как следует. Ведь он явился к ней на суд — она уже все заранее обдумала, весь ход допроса, предусмотрела все его уловки увильнуть от ответа — в общем совсем как заправский следователь, — и вот на какую-то секунду замешкалась, и все у нее смешалось. Тут взгляд ее упал на кривой ключ, и она снова стала сама собой.

— Держишь его? Ну держи, держи покрепче, не урони! — смеясь сказал Кыно. — Как уронишь этот кривой ключ, что станешь делать?

— Этот кривой ключ на твоей башке придется выровнять — так и знай!

— Ну, ладно, бей!

— Нет, ты сам себя будешь бить, — утешила его Чубра.

«Понял, что не отвертеться, — подумала она. — Хорошо, что бабы наши поехали с ним в село, они ему, видно, мозги вправили немного». Она ждала теперь от него полного признания.

— Где ты его нашла? — спросил он с виноватым видом.

— Вот тут! — Она вскочила на остаток копны и наклонилась. — Вот здесь валялся. — И она бросила ключ в сено, — И не видно его. Как змея, затаился…

Кыно потянулся было за ключом, но она схватила его за руку.

— Не трогай! Я его в правление отнесу!

— Зачем в правление? Я же сказал, что виноват. Убей меня сама!

— Как это убей. Ты что, зверем меня считаешь? Я человек, женщина, и понимаю что к чему!

Он смотрел на нее, и ему казалось, что враждебность, с которой она его встретила вначале, исчезла. Чубра вся пропахла чебрецом, ее волосы, лицо, одежда были покрыты сухим цветом трав, осыпавшимся с осеннего сена. Она поглядывала то на Кыно, то на ключ и подкупающим тоном уговаривала его:

— Ну, скажи! Признайся! Ты же знаешь — мы с тобой люди нового времени, да и признанье…

Она не докончила. Налипшая на веках пыль раздражала ее. Она то и дело терла глаза, чтобы видеть его лицо, облизывала пересохшие губы, утирала шею, усыпанную сухим цветом трав, который казался золотистыми веснушками. Ее русые волосы сверкали на закате, словно осыпанные алмазами.

— Признаюсь! — сказал Кыно.

Она вздрогнула и сразу же приступила к вопросам, которые давно заготовила.

— Ну так говори, в чем признаешься!

— Да во всем… Все, что скажешь, признаю, со всем соглашусь.