Остин Сигмунд-Брока - Сказать по правде

– Я… не могу.

Я вырываю руку из его хватки и убегаю. От слез все плывет, но я не могу разрыдаться прямо здесь. Мне нужно сбежать, но мешают туфли, дурацкое платье и мили океана.

Я направляюсь в туалет. На танцполе играет медленная музыка, и десятки пар обнимаются, покачиваясь, как море под нами. Я спешу пересечь зал, молясь, чтобы никто меня не заметил.

Но в узком коридоре я останавливаюсь. Перед туалетом стоит девушка в слезах, прижимая телефон к мокрой щеке.

Это Бетани Бишоп. Пару секунд она меня не замечает, и я слышу ее разговор:

– Он ушел с Ким Шеферд посреди зимнего бала . Как будто я – пустое место.

Нетрудно догадаться, что происходит. Джефф Митчелл никогда не отличался порядочностью.

Бетани смотрит на меня. Узнает… замечает слезу у меня на щеке, влажный лоб. Она поспешно вешает трубку.

У меня бурлит в животе. Сначала кажется, что это морская болезнь, но потом я узнаю это чувство. Горький, маслянистый поток пробегает по моим венам.

– Бетани, – говорю я со знакомой ухмылкой, – тебе некого винить, кроме себя. Я еще в сентябре говорила – не стоит липнуть к Джеффу. Помнишь?

Жестокость возвращается легко, притупляя боль в груди и отвлекая от разбитого сердца.

– Ты знала, что ему всегда будет на тебя плевать. Знала, что тратишь время зря, пытаясь заставить его полюбить тебя. Теперь ты осталась ни с чем и сама в этом виновата.

Хорошо все это высказать. Даже если я говорю не только о Бетани.

На мгновение я снова могу дышать.

Я сужаю глаза.

– Ты жалкая, – говорю я, вытягивая слова из колодца гнева, который нашла глубоко в себе.

Бетани морщится. Ее глаза стекленеют от боли, которой она не понимает. От этого мне не становится легче – просто не так, как раньше. Но с этим я могу справиться. Вину и угрызения совести проще переварить, чем пустую тоску, которая меня ждет. Они – мои давние друзья, единственные, которые никогда меня не оставят.

Я хочу, чтобы Бетани ударила в ответ, сказала, что я ужасная. Стерва. Я этого заслуживаю: пылких, гневных слов, взглядов, полных ненависти. Вместо этого у нее дрожат губы, и питающий меня огонь теряет жар. Я отворачиваюсь, пока он не погас полностью.

Но оказывается, что коридор уже не пустой. Передо мной стоит Брендан, и я зажата между ним и Бетани, которая сбегает в незапертый мужской туалет.

На его лице ужас, отвращение и разочарование. Его глаза находят мои, и в моей груди поднимается разрушительная волна. Он все слышал.

Накатывает безумное желание смеяться, потому что он выглядит в точности так же, как Эндрю много недель назад, в клубе.

«Вот и хорошо»

– Не стоит так удивляться, – говорю я ему. – Я на самом деле такая. Та же девчонка, которая назвала тебя Блевотным Бренданом. Ничего не изменилось.

Брендан качает головой, напрягая мышцы шеи.

– Неправда. Я видел тебя настоящую.

Теперь я смеюсь. Потому что знаю, что нужно ему сказать.

– Это была игра, – снисходительно говорю я, вспоминая то, что он говорил мне много недель назад. Изображать насмешку физически больно, но я понимаю, что нужно сделать это, чтобы заставить его забыть меня, чего мы оба и заслуживаем. – Ты сам сказал, Брендан, – помнишь? Я тебя использовала. – Как я и ожидала, он морщится с болью в глазах. – Я притворялась другой, чтобы лучше себя чувствовать. Только это было не ради Эндрю. А ради себя. Это, – я указываю на растущую пропасть между нами, – было ненастоящим.

Слова врезаются в него, одно за другим, и разбивают сердце. Я впитываю боль, позволяя ей течь под кожей, пока не остается ничего, кроме нее.

Годами я боялась, что превращусь в свою мать. Но никогда не задумывалась о том, каково это – стать отцом. Теперь я знаю.

Я прохожу мимо Брендана. Он за мной не идет.

На улице царит тишина, когда два часа спустя такси высаживает меня перед домом. Остаток вечера я провела, запершись в туалете на нижней палубе, пока яхта не вернулась в порт. Я ускользнула, прежде чем кто-нибудь успел меня заметить, дошла пешком до ближайшей остановки автобуса, час промучилась в ужасном общественном транспорте Лос-Анжелеса и вызвала такси, только когда до дома было достаточно близко, чтобы эта поездка не опустошила мой счет в банке.

Дома я появилась продрогшая насквозь и с онемевшими ногами.

– Кэмерон?

В гостиной горит свет. Мама стоит за стойкой с чашкой кофе в руках, словно ждет меня. Небывалое дело.

– Как ваш бал? – спрашивает она.

Я сбрасываю туфли и морщусь, когда затекшие ступни расслабляются на ковре.

– Отлично, – бормочу я, пересекая гостиную в сторону своей комнаты. Последнее, что мне сейчас нужно, – оказаться втянутой в разговор о том, что не дает матери уснуть.

– Я слышала про стажировку, – говорит она, когда я миную кухню. Я застываю на месте. – Мне кажется, нам нужно об этом поговорить. Ты в порядке?

Я удивленно раскрываю рот. Она никогда меня об этом не спрашивала. Ни тогда, когда отец не сказал, что приедет в город на встречу попечительского совета; ни тогда, когда он проигнорировал приглашение на мой день рождения, которое я отправила ему в третьем классе. У меня голова идет кругом в поисках причин, какого-то объяснения внезапного интереса к моим чувствам. Это, несомненно, связано с их отношениями с отцом. У нее новый план, какая-то абсурдная надежда. Не хочу иметь с этим ничего общего. У меня нет ни малейшего желания слушать, что у них «настоящая любовь» и она «не дается легко».

– В порядке, – говорю я. – Не хочу обсуждать это с тобой.

Она с громким стуком ставит кружку.

– Тем не менее я бы хотела это обсудить. – Ее голос звучит непривычно властно, но я не в настроении.

– Спасибо, не надо, – говорю я, снова направляясь в комнату.

– Я твоя мать, и…

Я разворачиваюсь.

– Ты – мать? С каких пор?

– Кэмерон, – говорит она низким голосом, словно предупреждая.

Не сегодня . Я не стану прикусывать язык. Не сейчас. Этот вечер обрушил на меня девятый вал разочарований, и я устала защищать ее от правды.

– Ты была матерью, когда я следила за счетами? Когда мне приходилось искать деньги на школьные тетрадки и карандаши? – Я делаю шаг ближе. – Или когда ты день за днем сидела на диване, пока я убирала дом, стирала твое белье, готовила нам еду? Когда ты была мне матерью, мама ?

Она прищуривается. Меня не интересуют жалкие объяснения, которые она придумает. Надоело притворяться, что мою жизнь можно исправить списком и трудолюбием. Незачем скрывать, в какие развалины превратилась наша семья, – насколько мама сровняла ее с землей.

– Ты становишься моей матерью только тогда, – продолжаю я, – когда это приводит тебя ближе к бывшему любовнику. Я знаю, что ты держишь меня при себе только в надежде наконец осуществить свою великую мечту – выйти замуж за отца. Признайся. Кроме этого, я никогда ни для чего не была тебе нужна.