Дитер Нолль - Киппенберг

И тогда здесь осуществится все, о чем я когда-то мечтал, не только мечтал, но и начинал возводить со всем энтузиазмом молодости по самым смелым проектам, закладывать прочный фундамент, а потом все бросил, заморозил, как стройку, фундамент остался голый, голова без туловища. И радостно будет, когда жизнь снова здесь закипит.

Только меня уже при этом не будет.

Но почему? Разве я не стремился к лучшему? Да, без сомнения. Но только чтобы было удобно. Безболезненно. Чтобы все проблемы решались играючи. Я хотел все изменить, перестроить до самого основания, но только не себя самого. Ученый живет новой жизнью, а обстановка у него старая. Исследует и планирует он в стиле завтрашнего дня, живет и другим дает жить по законам вчерашнего.

Медленно я спускался по лестнице обратно. Я одумался наконец. Еще одно отступление, и получилось оно у меня не сразу, но все же получилось. Только без паники! И не надо сразу терять голову, едва только Кортнер затеет склоку. Кортнер был дерьмом, дерьмом и останется. Это еще не причина, чтобы терять чувство реальности и почву под ногами. И все-таки я с трудом обрел прежнее равновесие. Мне нужно было основательно подреставрировать веру в себя: большие задачи, которые мы перед собой ставили, давали право преследовать и свои личные цели тоже. Мой отец указал мне цель, он говорил, что жизнь — это восхождение на неприступную гору, которая в ослепительном блеске высится над болотами и низинами. В низине мрак и нищета, а на вершине горы — солнце и свобода. Но лишь немногим удается на нее подняться.

В тот момент мне вспомнились его слова: я подошел к вершине совсем близко и не отступлю перед последней стенкой, какой бы отвесной она ни казалась. Я перепрыгнул уже через многие коварные трещины, один, без страховки. Я преодолею и последний подъем. Тогда скроются из глаз темные низины, а на солнце, в ярком свете, мир предстанет совсем другим. Труден путь к вершине, часто говорил мне отец. Кортнер никуда не годный скалолаз, он не может сам удержаться и потому цепляется за мою ногу. Теперь осторожно! Нельзя отталкивать его резко, иначе мы оба сорвемся. Потихоньку, аккуратно стряхнуть. И все образуется. Только не терять из-за Кортнера голову, он из тех, кто тянет вниз, но ведь в жизни не всегда выбираешь того, с кем приходится идти в связке. Я и впредь должен доверять самому себе, собственным силам и своей испытанной ловкости.

А сейчас только работать и работать! Доказать, что способен выстоять, свое упорство, выдержку! И когда установка в Тюрингии вступит в строй и будет подписан акт о приемке, никто не спросит, стоило ли это, кроме крови и пота, еще и компромиссов. В нашем мире невозможно без компромиссов, и в конце концов даже Босков вынужден будет это признать.

Я пошел в столовую. Что ж, была просто минута слабости. Такое случается, когда ноша слишком тяжела. Дело житейское. Иначе и быть не может.

В столовой никто из рабочей группы и не думал садиться за стол, стоя прямо у буфета, все что-то жевали, торопливо отхлебывая кофе. Лемана уже увели на машину. Боскова тоже не было видно. Судя по разговорам, он сидел в своем кабинете с каким-то посетителем: бутерброд с ветчиной Босков оставил недоеденным, пиво не допил, это дало повод для разного рода предположений.

— У него кто-то из ЦК!

— Ты что, спятил? Из патентного бюро!

— Ерунда, из министерства финансов!

— Из лотереи, они хотят нас финансировать, — сострил Вильде, покосившись на меня.

Времени у меня оставалось только на чашку кофе. Отправляясь в конференц-зал, я позвал Юнгмана. Он шел рядом и, слушая меня, с такой силой дергал свою нижнюю губу, что я не выдержал и хлопнул его по руке; смутившись, Юнгман засунул руку в карман.

— У меня это на кончике языка вертелось, — сказал он, — я должен был сразу догадаться, я кое-что смыслю, в конце концов, в своем деле; ведь сидело это все где-то в голове, ах ты господи, если бы я тогда обратил внимание!

Очки при ходьбе сползли ему на нос, и он снова принялся терзать губу. Но все отговорки он теперь отбросил и, поняв, что нам не обойтись без нового оборудования, объяснил мне, что́ из лабораторных приборов можно приобрести и что́ мы должны будем изготовить сами.

— Теперь нам нужен Трешке! — сказал я. — Чего не сделает он, не сделает никто другой!

— Я схожу за ним, — сказал Юнгман, — приведу на говорильню!

Я вошел в конференц-зал. Да было ли у меня на самом деле столкновение с Кортнером? Неужели это я только что был настроен столь пессимистически? Все это я уже выбросил из головы. Я вновь целиком ушел в работу и, не дожидаясь Боскова, подал реплику Хадриану, напоминая ему, на чем он остановился.

— Непрерывное производство, мы о нем говорили, спасибо, — кивнул Хадриан и окутал себя серой пеленой сигаретного дыма.

Шнайдер равнодушно пожал плечами, его интересовали только вопросы, связанные с чистой химией. Харра покачал головой и сунул в рот новую сигару, вид у него был несколько озадаченный. Оказывается, мы все сильно недооценивали Хадриана. Его ничуть не пугало, что большую часть наших усилий придется сосредоточить на разработке устройств автоматического регулирования и управления всем процессом.

— Автоматика, — продолжал он, — дает здесь прямо-таки… Да это, наверное, можно… как-то… Нет, это не невозможно… трудно только, очень трудно…

Харра вскарабкался на возвышение.

— Вы все, уважаемые коллеги, — забубнил он, — кажетесь себе сейчас умниками и хитрецами… Ну чего ты хочешь, Босков, я и так ору, как рыночный зазывала! Что? Ты не Босков? Все равно у тебя со слухом плохо! — Харра теперь и впрямь заорал: — Твое предложение, Киппенберг, это само собой разумеющаяся вещь, это же просто-напросто азбучная истина, популярно говоря! Но здесь, по-видимому, имеет место общее заблуждение; процесс загрузки вам представляется таким же, как в примусе, я должен немедленно это заблуждение рассеять! Проблема…

Вошли Юнгман и Трешке. Трешке тут же уселся на свободное место возле двери. Из нагрудного кармана его синего халата торчали отвертки.

По залу разносился голос Харры:

— …вы понимаете, состоит как раз в том, что данные, которые мы получаем в лабораторном эксперименте, нельзя прямо переносить на непрерывный процесс. О чем же на самом деле все время идет речь, как не об опытном реакторе, который будет работать непрерывно уже здесь, в лаборатории, и накормит этого лентяя наверху, эту так называемую электронно-вычислительную машину, исходными данными для расчетов!

Мы вдруг очутились просто в джунглях практических проблем. Леман с гримасой отвращения на лице собрался было удрать на машину, но Харра повелительным тоном сказал:

— Леман, останься, ты здесь нужен!