Дитер Нолль - Киппенберг

И я поведал обо всем по порядку, начиная с заключения шефа и кончая тем, как я в тот знаменательный понедельник обнаружил в проекте доктора Папста японскую установку.

— Я решил это исправить, — сказал я под конец, — и, когда все было бы успешно сделано, я бы вам все рассказал, и когда мне удалось бы сохранить лицо. Так я думал. Но это уже давно было не мое лицо, и то, что я его все-таки утерял, пошло мне только на пользу. Не знаю, как это все во мне совмещается, Босков. Помните ваши слова об обширном поле? Когда мы сделаем установку и у нас будет достаточно времени, я вам все расскажу, если вас это будет еще интересовать.

Больше мне нечего было сказать. Наступило тягостное молчание. Босков сунул большие пальцы в проймы жилета и, казалось, напряженно о чем-то думал. Ланквиц все еще сидел выпрямившись за своим столом, и во взгляде его было что-то застывшее. Я догадывался, что в нем происходит: он понимал, что нужно идти на попятный, но не знал, с чего начать. Я ломал голову над тем, как облегчить ему путь к отступлению. Тишину нарушил телефонный звонок в приемной. Босков смотрел на меня вопросительно, он тоже не знал, что делать.

И тут возникла Анни, которая, конечно, подслушивала в дверную щель. Но сейчас она совершила психологический подвиг, за него я готов был прощать ей все сплетни и всю болтовню до конца ее дней. Она произнесла с отлично сыгранной значительностью и таинственностью в голосе:

— Господин профессор! Профессор Фабиан спрашивает по поводу обеда. Он говорит, что это очень срочно, поскольку господин Фабиан нуждается в вашей помощи, имея в виду свои планы создания нового института… Однако это вопрос сугубо конфиденциальный!

И тут Ланквиц словно очнулся, оживился, посмотрел на нас со значительным видом.

— Да, верно! Я совсем упустил из виду эту новую задачу… В свете конференции работников высшей школы… Вы понимаете? В любом случае мы должны самым срочным образом выработать принципиально новую программу.

— Я сказала, что вы на совещании, — напомнила о себе Анни. — Что ему передать?

— Если он не возражает, в двенадцать часов в Оперном кафе, — сказал Ланквиц.

— Прости, — вмешался я, — пожалуйста, назначь на четырнадцать на случай, если доктор Папст запоздает.

— Да, верно, — согласился Ланквиц. — Итак, в четырнадцать часов. — Затем он поднялся и сказал: — Значит, сегодня на лабораторию времени у меня уже не остается… Вы меня извините? — И обращаясь к Боскову: — А вы, будьте так любезны, как только коллега Папст появится, сразу же приведите его ко мне наверх по поводу подписи.

— Конечно! — сказал Босков. — С огромным удовольствием.

Сразу же за шефом кабинет покинул и Кортнер. Ко мне подошел Босков.

— Ну, знаете, мой дорогой, — он сильно задыхался. — Опять эта проклятая диалектика! Теперь мне придется вместе с вами морочить голову другим, говорить, что это все было недоразумение! — Казалось, он сейчас лопнет. — Потому что, если вы расскажете эту скверную историю… Ну ладно, зайдите ко мне через полчаса! Поговорим с вами с глазу на глаз, как следует.

Он вышел, слышно было, как он внушает фрейлейн Зелигер, чтобы ни слова, ни одного слова… Я закрыл дверь и остался наедине с Шарлоттой в святилище.

Меня не покидало ощущение скованности, мешавшее мне говорить. Я смотрел на Шарлотту, видел, как она постепенно приходила в себя, стряхивала глубокую задумчивость, потом вдруг, обнаружив, что я стою, прислонившись к столу, подошла ко мне.

— Иди и приведи себя в порядок, — сказала она. — А то по твоему виду все сразу догадаются, что я вместо первого и самого лучшего выбрала первого попавшегося!

— И ты таким удовольствуешься? — спросил я.

Она ответила мне вопросом:

— А разве я не надеялась всегда, что что-то изменит мою жизнь и меня самое?

— Но если ты изменилась, — сказал я, — то, может быть, ты не разделяешь теперь мнение своего отца, что есть вещи, которые нельзя позволять себе по отношению к дочери Ланквица?

— Дочери Ланквица? — повторила она вопросительно. — Да, верно, ведь я была Ланквиц. Ты как-то сказал, что я глубоко из вчерашнего дня. Но все-таки не так глубоко, чтобы ревновать мужчину к прежней его жизни, если я собираюсь жить с ним в будущем.

Она взглянула на меня, и в ее глазах я увидел крошечное, но четкое отражение моего собственного «я».

В ГДР для поступления в высшее учебное заведение надо окончить двенадцать классов средней школы. После одиннадцатого класса ученики подают заявление в тот или иной институт с рекомендацией от школы. На основании аттестата, рекомендации и других данных институт гарантирует им учебное место по окончании школы. — Здесь и далее примечания переводчиков.

Перед народом (лат.) .

Праздник вступления во взрослую жизнь в ГДР.

При народе (лат.) .

Без публики, с глазу на глаз (лат.) .