Дитер Нолль - Киппенберг

— …я должен констатировать, — продолжал Папст, — что в данном случае нельзя говорить об иллюзиях. Или о романтике, вернее, об игре в революционную романтику, которой тешится молодое поколение. Нет, здесь я почувствовал серьезное желание освободиться, прежде всего от влияния отца, который для нее, по-видимому, символическая фигура. Желание, на мой взгляд, вполне оправданное, тем более что этот представитель науки является старым или новым воплощением классовых пережитков, типом карьериста, паразитирующего, как сказал Маркс, на теле государства. Подобный тип будет возникать и при социализме, потому что в эпоху сосуществования буржуазное общество еще оказывает на нас свое влияние. Я думаю, эта симпатичная девушка в своем доме не могла найти себя, она ищет и должна искать настоящую жизнь самостоятельно. Ей не поможет даже тот, кого она считает идеалом и о ком говорила весь вечер.

Мы поднимались вверх по холму, время от времени останавливаясь и оглядываясь. Не будь мороза, я не смог бы и шагу ступить в своих полуботинках: все разворочено машинами, гусеницами бульдозеров, коричнево-желтая грязь была бы чуть не по щиколотку. Я нагнулся и поднял комочек.

— Это известняк, из-за содержания железа ставший охристым, — пояснил Папст, время от времени переходивший на поучающий тон. — Наш местный граптолитовый сланец из раннего силура сопровождается кое-где этим охристым известняком.

Я посмотрел вниз в долину.

— А техническую воду вы будете качать из реки? — спросил я, заметив глубокие траншеи на склоне.

Река не замерзла. Над водой поднимался белый дымок. Февральское солнце прорвало Плотный слой облаков, дул ветер, он гнал по долине освещенные солнечными лучами клочья тумана. Папст указал рукой на недостроенное здание, к которому вели глубокие траншеи, и стал подробно рассказывать мне о трудностях, связанных с умягчением воды и очисткой сточных вод, при этом все время повторял, что нужны большие капиталовложения. Но я слушал его вполуха; уже готовая трансформаторная подстанция напомнила мне о проблеме энергоснабжения.

— Наша установка, — сказал я, — потребует гораздо меньшего расхода энергии, чем вы планировали, имея в виду японскую…

— Это был бы прекрасный подарок нашему родному государству, — перебил меня доктор Папст.

— А как это повлияет на весь проект в целом? — спросил я.

Папст махнул рукой:

— Очень мало, практически никак! Если мы будем расходовать энергии меньше, чем запланировали, то, во-первых, сэкономим средства, а во-вторых, это еще потому важно, что с энергоснабжением в районе положение критическое. Изменений в проекте, в сущности, не потребуется. Наша старая ТЭЦ все равно будет реконструироваться и укрупняться. Помимо нее, мы планируем подключиться к общей сети и довольно основательно ее загрузить, потому что в, японской установке используется косвенно-контактный метод нагрева.

— Минутку. — Я остановился. — Это обстоятельство от меня ускользнуло, значит…

— Да, да, — покачал головой Папст. — Отсюда и большая тепловая инерция системы, и соответственно большое время нагрева при загрузке…

— Так сколько будет потреблять установка приблизительно? — спросил я. — Говорите, не томите.

— При трехсменной работе около двадцати гигаватт-часов в год, — ответил Папст.

— Ради этого стоило бы заказать разговор с Берлином, — сказал я, внешне стараясь оставаться невозмутимым.

Папст взял меня за рукав и крикнул, пытаясь заглушить шум стройки:

— Пожалуйста, в любое время! Если нужно, хоть сейчас…

— До одиннадцати терпит, — ответил я, и мы пошли дальше.

Земля под лучами февральского солнца уже понемногу оттаивала. Папст показал мне фундамент здания, которое предназначалось для японской установки. И я подумал, что мне надо еще раз внимательно изучить строительные чертежи. Только теперь, может быть, потому, что я ничего не говорил, Папст спросил, как идут дела у нас в институте.

— Без помощи опытных производственников, — сказал я откровенно, — нам будет очень трудно.

Но мои слова потонули в грохоте внезапно заработавшей трамбовочной машины, и, что услышал Папст, неизвестно, но ответил мне с подчеркнутой сердечностью:

— Я был бы рад за нас всех! — и быстро увел меня с шумной стройплощадки.

— А в сорок шестом я приварил к обломку рельса стальную пластину, сверху вместо ручки круглая деревяшка, вот и вся трамбовка! — сказал я.

— В сорок шестом, — ответил Папст, — ваша работа, вероятно, способствовала главным образом развитию вашей мускулатуры.

Мы оба рассмеялись.

— Вы правы, — согласился я. — И все же эти первые годы… — Я не договорил, пожал плечами.

Что же заставляло меня вновь и вновь мысленно обращаться к тем первым годам? Ведь не было у меня ностальгии по тому времени, да и в ушах у меня еще звучали слова, сказанные Босковом в субботу вечером. Но со вчерашнего дня — и это я знал точно — я не мог избавиться от ощущения, что в том времени надо и можно было что-то найти: меня самого, того Иоахима К., каким я был когда-то. И чтобы обрести себя, требовалось не самокопание и не душевный стриптиз, а поступки. Для этого мне необходимо было понять, когда и почему я потерял себя: это произошло не тогда, когда меня, рабочего парня, по заданию класса направили на подготовительные курсы, и не на рабфаке, и не в университете. Это уже потом меня словно охватила лихорадка.

Я произнес в раздумье:

— А после тех лет на первый план выдвинулось честолюбие.

— …без которого мы ничего бы не достигли, — прибавил Папст. — Можно подумать, что и вы склонны романтизировать те доисторические времена.

Не помню, что я хотел сказать в ответ. Но помню отчетливо, что тогда во мне происходило: вопросы вставали за вопросами, а этот Папст, химик и директор завода, который шел рядом, внушал мне доверие, он наверняка сумел бы дать умные и проницательные ответы. Но я все еще верил, что человек сильнее, когда он один, и решил, что мне нужно сейчас же взять себя в руки. Конечно, у Меня было стрессовое состояние, я заработался, устал, но чтобы я не сумел с собой справиться! Не нужен мне никакой доктор Папст, я и без него сумею совладать с собой.

Но что значит совладать с собой?

Человек замыкается в себе по привычке. Не дать никому заглянуть в себя! Не общение, а обособление. Самому совладать с собой, чтобы к сорока годам ты был уже неуязвим. Для себя, для других, для всех людей. А почему? Потому что в нас еще живет прошлое: тогда наша слабость означала силу другого. И потому, что мы ценим только самих себя, ведь если бы мы что-нибудь значили друг для друга, никому не нужно было замыкаться в себе.

Я не совладал с собой. Не замкнулся.

— Положа руку на сердце, — произнес я, — чего, собственно говоря, достиг такой человек, как я?