Елена Долгопят - Чужая жизнь

Алексей. Рыжая здесь живет. В семьдесят третьей.

Сафонова. Она просила не говорить. Какое ваше решение, Николай?

Алексей молчит. Смотрит в телевизор.

Алексей. А как же вы ему деньги доставите?

Сафонова. В листочке была инструкция.

Алексей. Сложная инструкция?

Сафонова. Не простая.

Алексей. Ничего не перепутаете?

Сафонова. У меня память в порядке.

Алексей молчит. Вертит в руках мобильник.

Сафонова. Бегу ставить герань?

Алексей разглядывает Сафонову долгим взглядом.

Алексей. Я подумаю.

Сафонова. Конечно.

Алексей поднимается. Сафонова придерживает за спинку покачнувшееся кресло.

Сафонова. Осторожнее.

Квартира Алексея.

– Секунду, – остановил я Виктора, – одну секунду. Давайте прервемся.

– Только я интонацию нащупал, – пробормотал недовольно Виктор, не подымая головы от листков.

– У меня ноги затекли, – пожаловался я.

Я поднялся из-за стола. Вышел на авансцену. Различил в седьмом ряду темную фигуру.

– Интересно, – сказал я, – кто написал эту дурацкую пьесу?

За спиной молчали. И человек в зале молчал.

– Сергей, вернитесь, пожалуйста, за стол, – попросила Анна Игнатьевна.

– Я лучше домой вернусь.

– Осталось совсем немного. Дочитаем, и пойдете домой.

– А что вы дома делать будете? – поинтересовался Виктор.

– Спать.

Я обернулся. Он сидел за столом вполоборота ко мне. Сообщил:

– А я буду есть. У меня пельмени в холодильнике.

– Домашние? – спросила Анна Игнатьевна.

– Покупные.

– А я хочу, чтобы мне деньги вернули за этот дебильный сеанс арт-терапии, – сказал я человеку в зале. Но он не отреагировал.

– Я вам верну деньги, – сказала Анна Игнатьевна. – Если скажете после читки, что не помогло, верну.

– Даете слово?

– Честное слово. Говорю при свидетелях.

– Вашим свидетелям доверия нету, – заметил я. Но от авансцены отошел и вернулся к столу.

Усевшись и поглядев в темный зал, я сказал:

– Я понял, что мне напоминает наша посиделка. Тайную вечерю. Из-за длинного стола, наверно.

– Без Христа Тайной вечери быть не может, – не согласилась Анна Игнатьевна.

– Он здесь, – сказал Виктор дрогнувшим голосом. – Он всегда здесь.

– Читайте лучше текст, – взмолился я.

– Да, Виктор, пожалуйста.

– С какой тут интонацией надо?

– Читайте размеренно. Холодно. Как можно отстраненнее от происходящего.

Квартира Алексея. Гостиная. Алексей сидит на диване и смотрит в телевизор. Глаза устремлены в телевизор, но происходящего там не видят. Алексей погружен в свои мысли. На журнальном столике перед ним – две телефонные трубки. Мобильный телефон и стационарный. Мобильный вдруг звонит, и Алексей его хватает. Видит в окошечке имя звонящего, и возбуждение в его лице гаснет. Он разочарованно нажимает кнопку и подносит трубку к уху.

Алексей (с паузами, в которых выслушивает собеседника) . Что? За какой месяц отчет? Разумеется, есть. Да. Посмотри внимательно. Очень хорошо. Я рад. На здоровье.

Алексей отключает телефон. Вновь включает. Набирает номер. Долго прислушивается к гудкам в трубке. Отключает. Смотрит на часы. Одиннадцать тридцать. По телевизору идут новости. Экономические, криминальные, погода. Алексей хватает пульт с дивана и отключает телевизор. Смотрит на часы. Берет трубку стационарного телефона, набирает номер. В это время звонит мобильный, Алексей видит в светящемся окошке имя абонента, хватает трубку.

Алексей (возбужденно, с паузами) . Алё! Маша! Господи! Где вы? Как? Как? Как там Лёнечка? Господи, как хорошо! Да нет, я просто волновался ужасно, звоню, никто не отвечает. А что за экскурсия? Я рад, очень. Очень. Лёнечка пусть скажет пару слов. Здравствуй, парень. Как лыжи, освоил? Я и не сомневался. Маму слушайся, ладно? Трубочку ей передай. Конечно, соскучился, милая. Нет, я не голодный. Картошку варил. Обедаю на работе. Желудок в порядке. Не забываю. Спокойной ночи! Спокойной ночи. Лёнечку поцелуй.

Алексей отключает трубку и с облегчением откидывается на спинку дивана. И тут он вспоминает о трубке стационарного телефона. Точнее, она сама ему о себе напоминает. Из нее доносится унылый голос.

Сафонова (голос из трубки) . Я вас слушаю, говорите. Говорите, я вас слушаю.

Алексей подносит трубку к уху, хочет в нее что-то сказать, но передумывает и отключает телефон. Ложится навзничь на диван, руки закладывает за голову. Закрывает глаза. Большая стрелка догоняет маленькую, часы показывают полночь. Большая стрелка идет дальше. Первый час.

Виктор отложил прочитанный листок. Свинтил с бутылки крышку. Отпил воду. Посмотрел хмуро на меня. Он будто ждал от меня какой-то реакции, вопроса, что ли. Смотрел и ждал.

– Интонацию не забудешь? – спросил я.

Он поставил локти на стол, пальцами сжал виски и продолжил:

Алексей гасит в прихожей свет и отворяет дверь квартиры. Падает с лестничной площадки полоса света. Алексей хочет переступить порог и замечает на полу под дверью белый плотный конверт. Он наклоняется за конвертом. Конверт не запечатан, и Алексей вытряхивает из него фотографию. На ней сняты трупы его жены и сына.

Виктор перевернул листок. За этим, последним, листком оказалась фотография, которую он подтолкнул ко мне. Она подлетела мгновенно по скользкой столешнице.

На снимке были тела мальчика и женщины, моего сына и моей жены, Миши и Вали. Они смотрели на меня остекленевшими, мертвыми глазами. Валя лежала оскалившись, будто смеялась чему-то перед смертью. У Миши лицо спокойное, умиротворенное.

Я взял фотографию и внимательно рассмотрел.

– Фотошоп, – сказал.

Они молчали. Я поднялся из-за стола. Я чувствовал их взгляды, когда спускался по трапу в зал и шел к выходу. Взгляды со сцены и взгляд из зала.

Охранник не обратил на меня ни малейшего внимания.

В машине я достал мобильный. Руки дрожали.

Трубку взяла теща.

– Ольга Николаевна, как там мои? Могу я с Валей поговорить? Привет, Валь, как вы? А Мишка? Да нет, ничего, не голоден. Суп еще не съел. Ни за чем. Просто.

И ей казалось, что вместе с ней дышит, вот так, со стоном, с предсмертным как будто всхлипом, вся комната. Приподымается и опадает. Замирает. И Верка лежит обломком крушения, выброшена на плоский берег, и Вовкина голова на ее животе. Затылок мокрый, в ложбинке между лопатками – вода.

У нее есть живот, о, и ноги, и руки, и та часть тела – Вовка придумал ей имя, кличку, почти как щенку. Умолчим, для посторонних это всё глупости.

Спят, и Верка, и Вовка. Часы – шур-шур, как мышь. И вдруг звук – тонкий, жалобный.