Юрий Поляков - Три позы Казановы

– «Чресла».

– Да, да, да! «Чресла!» Умоляю, озвучьте и для нас этот шедевр постконцептуальной поэзии!

Она озвучила:

– Какая мощная синестезия метафоры! Какая теснота стихового ряда! Какая кумулятивная витальность! Чудо! Что тут началось! Шум, крики, аплодисменты. Всем стало ясно: в литературу пришёл большой поэт, окончательно, навсегда преодолевший насильственную советскую бесполость, сохранив при этом протоформу женского целомудрия, противопоставленного фаллической агрессии мужской цивилизации! Кстати, бинарная оппозиция духовного верха и животного низа, восходящая к гностическим моделям Вселенной, ярко прослеживается во всём творчестве Грешко. С гордостью могу сказать, я первым обратил внимание на манихейский оксюморон, зашифрованный в самом имени поэтессы. Ангелина – Ангел. Грешко – Грех. Не случайно наша вязниковская Ахматова легко перешагнула ту черту, у которой остановились её предшественницы, она буквально взорвала актуальную эпистему. Её лукаво деконструиро-ванная гендерность поражает воображение феерической сменой карнавальных масок и дискурсивных практик. Прочтите «Крестоносца», не откажите, голубушка!

И голубушка не отказала:

– Ах, какая тонкая аллюзия, какое целомудренное бесстыдство! Совершенно новое слово в поэзии отрицательных аффектов, свежий взгляд на сакральность телесных практик. А какая, господа, изысканная интертекстуальность! Мир прерафаэлитов, увиденный глазами де Сада или Генри Миллера, мир, осложнённый двойным, нет, тройным кодированием! Конечно, шокирующий эротизм Грешко, могучий трагизм её бесстыдства, перерастающий в манифест «желающей машины», – всё это уходит корнями в семейную драму, пережитую автором. Я говорю о разрыве с мужем, нашедшим в сенях стихи своей откровенной жены. Вспомним Софью Андреевну, отыскавшую за обивкой кресла рукопись «Дьявола», что в конечном счёте и заставило Толстого бежать из Ясной Поляны! Но в нашем случае бежал от жены и двух детей оператор машинного доения Николай Александров. Знаю, Ангелина, вы закончили недавно новый цикл, навеянный этой трагедией. Как он называется?

– «Беспостелье».

– Ах как точно, как вкусно: «Беспостелье»… «Бес постелья». Ах какая лукавая инвариантность! Как тонко, как звонко! Пожалуйста, что-нибудь из «Беспостелья»! Порадуйте, матушка!

И матушка порадовала:

– Вы вместе учились? – участливо поинтересовался Лобасов.

– С первого класса… – всхлипнула поэтесса.

– Ай-ай-ай! Ну что ж, дорогие радиослушатели, на этой щемящей ноте мы закончим нашу встречу с самой яркой и загадочной русской поэтессой из маленького города Вязники. А вы, Николай, если слышите нас, будьте мужчиной, вернитесь в семью! Разве можно из-за либидиозных манифестаций социального тела бросать жену и детей! В эфире была передача «Из какого сора…», и я, её бессменный ведущий Сэм Лобасов. Через неделю мы снова встретимся и поговорим в этой студии с Великим магистром «Ордена манерных куртуазов» Виктуаром Бабенчиковым. Уел ыш имея!

Снова зазвучала классика. На сей раз «Карнавал зверей».

– Вы знаете эту Ангелину Грешко? – спросил Жарынин.

– Знаю…

– Она действительно огурцами торговала?

– Никакими огурцами она никогда не торговала, – рассердился Кокотов. – Она старший научный сотрудник Музея восточных культур. А стихи за неё пишет муж…

– Оператор машинного доения Николай Александров?! – усмехнулся режиссёр.

– Какой, к чёрту, оператор Николай Александров! Нет никакого Николая! Витька Бабенчиков за неё и пишет. А Сэмка Лобасов пиарит. Это он придумал про Вязники…

– Зачем?

– Он живёт с бывшей Витькиной женой – Лизой, а у той двое детей от Бабенчикова. Надо кормить. Вот они и сочиняют…

– Ловко! – благосклонно кивнул Жарынин. – Ну, выскочит на сцену мужик и пробубнит какую-нибудь рифмованную похабщину, и что? Ничего особенного. А вот если выйдет милая вязниковская училка в очочках и голоском стеснительной отличницы отчердачит про гостеприимную вагину… Это ж совсем другое дело! Помните что-нибудь из Грешко?

– Да так… кое-что…

– Прочтите!

– Ну… если вам так интересно… – пожал плечами Кокотов и, подвывая, продекламировал:

– М-мда… Звонко! – задумчиво согласился Жарынин.

– Так себе, – с брюзгливостью бывшего поэта заметил Кокотов. – А знаете, сколько эта Ангелина Грешко, которую на самом деле зовут Катькой Потаповой, берёт за выступление на корпоративной вечеринке, допустим, в банке?

– Ну и сколько?

– Тысячу евро! А после этой передачи, уверен, будет брать ещё больше!

– Неплохо! Но я сразу почуял подвох, хотя про огурцы придумано талантливо. Учитесь, соавтор! Как говорил Сен-Жон Перс, люди верят только в выдуманную правду. Знаете, что меня насторожило?

– Что?

– Уж слишком много у неё в стихах филологии! В Вязниках столько не наскребёшь!

– Ещё бы! Витька Бабенчиков филфак заканчивал. Я его давно знаю, мы вместе ходили в литобъединение «Исток». Кандидатская диссертация у него называлась «Образ комсомольского вожака в поэзии 20-х годов». А вот докторская диссертация у Витьки называлась совсем по-другому, – наябедничал Кокотов.

– Как же?

– «Космогонические практики в поэме Ивана Баркова «Лука Мудищев».

– Да-а, растут люди… – кивнул Жарынин и прибавил газу.

Чтобы отвлечься, Кокотов включил телевизор, экран после старческого кряхтения, пощёлкивания и поскрипывания ожил. Шла популярная передача «Только не падайте!». Вёл её Авдей Мазахов – мордатый парень с выпученными от изумления глазами. Казалось, он только-только увидел в замочную скважину нечто невообразимое и теперь приглашал телезрителей немедленно заглянуть туда же. Сначала Мазахов жарко, с плохо скрываемой завистью докладывал о том, что куршевельский шалун олигарх Михаил Прохоров, по слухам, прикупает на днях знаменитый баскетбольный клуб «Нью-Джерси Нетс». Потом Авдей помрачнел и перешёл к душераздирающему убийству на почве ревности.