Юрий Поляков - Три позы Казановы

Короче, Пинский с Гретхен, пылая счастьем взаимообладания, за два месяца заканчивают работу. Последнее их нежное соединение происходит на фоне двух одинаковых мадонн с младенцами, Гретхен на ломаном русском смущённо сообщает возлюбленному, что беременна. Они счастливы и уверены: за блестящее исполнение заказа их должны отпустить на волю, ведь копия получилась такая, что от оригинала отличить невозможно. Это с восторгом подтвердил, радостно пожимая копиистам руки, доктор искусствоведения Кнабель, специально доставленный Ломовым из Берлина и расстрелянный сразу же после проведения экспертизы.

Но у Скотина другая забота: пора подумать о покупателях. И вот под покровом ночи к нему приезжает великая русская певица, очень похожая на Лидию Русланову, которая на самом деле славилась своим нездоровым интересом к трофейному антиквариату и даже впоследствии угодила за это в ГУЛАГ. Дрожащими от алчности пальцами, унизанными перстнями, оглаживает она шедевр Рафаэля, точно отрез контрабандного шёлка, – эту сцену отлично сыграла Ирина Блумберг! Вот, я вам доложу, актриса! Похожа на вяленую плотву, а сыграть может всё что захочешь! Потом певица и интендант долго спорят о цене, сходятся и договариваются, что через неделю она привезёт условленную сумму в долларах и заберёт шедевр. Они обмывают сделку и, в хлам упившись шнапсом, громко ругают Сталина, называя его «кровавым параноиком», и тепло вспоминают безвременно замученного маршала Тухачевского. А в конце эпизода Ирка, лихо приплясывая, фантастически поёт: «Валенки, валенки, эх, не подшиты, стареньки!»

На свою беду, случайным свидетелем вакханалии стал сержант Пинский. Под покровом ночи он выбрался из подвала, чтобы нарвать своей возлюбленной алых роз в разгромленной оранжерее, примыкающей к замку. Пробираясь, он увидел, как певица оглаживает оригинал, а не копию, потом услышал безумный торг, безобразное пьянство и хулу в адрес Верховного главнокомандующего. Возникшие подозрения страшно подтвердил труп доктора искусствоведения Кнабеля, полузакопанный в оранжерее.

Потрясённый Пинский пробирается в опустевший подвал и на всякий случай помечает свою копию. Если помните, внизу полотна есть два лохматеньких ангелочка. Так вот, левому ангелочку сержант-художник добавляет на макушке лишний волосок, что видно лишь под лупой. Затем он нежно целует спящую Гретхен и, как нормальный советский человек, спешит в особый отдел к Ломову, чтобы разоблачить мошенника и антисталиниста Скотина. Лучше бы он этого не делал! Внимательно выслушав и пообещав тут же принять меры, особист велит Пинскому подождать в соседней комнате, а сам тут же шьёт горе-правдоискателю связь с немецким подпольем и антисоветскую пропаганду. Несчастную же Гретхен отдают в лапы озверевших штрафников, которые до смерти насилуют беременную немку прямо на бруствере окопа. Кстати, жуткая картина грязного группового надругательства перемежается флешбэками: у горящего камина на фоне мировых шедевров два прекрасных юных тела сплетаются во взаимном упоении. Всё-таки оператор у них был толковый.

Однако Ломов, поняв, что Скотин хочет втихомолку сплавить «Мадонну» и смыться с долларами в американскую зону оккупации, устраивает интенданту автомобильную катастрофу, в которой тот, визжа и корчась, сгорает заживо. А певицу, похожую на Русланову, обвиняет в спекуляции валютой и отправляет в наручниках в Москву. В результате Ломов остаётся единственным, кто знает тайну «Сикстинской мадонны».

Проходит много-много лет, и ветеран Пинский, седой, но ещё подтянутый, приезжает в Дрезден с официальной делегацией на торжества, посвящённые круглой годовщине возвращения знаменитой коллекции братскому немецкому народу. Сержант уцелел лишь потому, что на допросах пытался рассказать следователям про поддельного Рафаэля, и его, поистязав для приличия, отправили в психушку: ненормальных советская власть уважала. Там он приноровился рисовать врачей и санитаров, а написав огромный парадный холст «Нарком здравоохранения Семашко выступает на Всесоюзном съезде психиатров», оказался на воле как достигший стойкой ремиссии. Со временем Пинский прославился, стал народным художником и вот снова оказался в Дрездене.

Советских гостей повели, конечно, в галерею, и все благоговейно замерли перед «Сикстинской мадонной». Лишь старый живописец, охваченный странным волнением, дождался, пока высокопоставленная толпа двинется к «Шоколаднице», и осторожно вынул из кармана лупу. Так и есть, на макушке левого ангелочка он обнаружил лишний волосок! Это его, Пинского, копия! Живописец схватился за сердце и сквозь толпу пошёл к выходу, на воздух, сел на ступеньках, рассасывая валидол. И вот тут-то к нему осторожно приблизилась седая аккуратненькая немецкая старушка и тихо представилась: Эмма Зальц. Да-да, она родная сестра Гретхен, о судьбе которой Пинский ничего не знал. И Эмма рассказала ему всё как было… Этого сердце старого художника вынести уже не могло. Он умер на руках сестры той женщины, которую продолжал любить до последнего дыхания!

Но и это ещё не конец. Вот вам эпилог: подмосковный дачный посёлок типа Кратова. Наши дни. Роскошные коттеджи, похожие на итальянские виллы, французские шале и немецкие замки. И среди этой безумной роскоши, словно по недоразумению, одноэтажная бревенчатая развалюха на заросшем крапивой участке с покосившимся забором. Камера наезжает на изъеденную древоточцем стену, проникает вовнутрь. Мы оказываемся в большой захламлённой комнате с плотно занавешенными окнами и видим человека, сидящего в старом кресле. Крупный план. И узнаем особиста Ломова, чудовищно постаревшего, но одетого во всё тот же изветшавший старомодный китель. Пустыми глазами он смотрит в одну точку. Куда же? Камера отъезжает – и мы видим «Сикстинскую мадонну». Шедевр без подрамника, он в жутком состоянии, да ещё кровельными гвоздями, словно потрескавшаяся клеёнка, прибит к стене! И наконец последний эпизод. К заброшенной лачуге подкатывает навороченный джип, из машины, звеня золотыми цепями, вылезают бритоголовые братки. «Ну, – спрашивает пахан, – умяли деда?» «Не-а, – отвечает один из быков. – Не хочет фазенду продавать! Говорит: тут и умру!» «Надо помочь ветерану!» – ухмыляется главарь и кивает подручным. В тот же миг на крышу летит «коктейль Молотова», и лачуга вспыхивает, как сноп соломы. На фоне пожара идёт титр «Конец»…

Надо ли говорить, что пресса просто захлебнулась от восторга, а жюри фестиваля «Кинозавр» присудило «Скотинской мадонне» Гран-при. Были, правда, гневные письма офицеров тыла и ветеранов спецслужб, но кто ж сегодня на это обращает внимание? А создатели фильма объяснили: они своей картиной просто хотели окончательно убить дракона, выдавить наконец из сограждан раба и помочь нашему народу навек избавиться от губительного «комплекса победителя».