Владимир Киршин - Дед Пихто

«Спасибо, друг», — улыбнулся Калачов, вылезая из машины. Он крепко пожал водителю руку, зачем-то обнял его, потом закинул сумку за спину, как гармонь, и зашагал к аэровокзалу.

Рассыпалась жизнь — ну и ладно, не впервой. Клумбу жалко.

Кажется, это все-таки случилось.

Артём включил телевизор и несколько минут стоял не шелохнувшись, безучастно глядя на трепещущий свет экрана. Потом забрался с ногами на диван и закутался в одеяло — настолько ему не хотелось ничего: ни того, что случилось, ни другого — вообще ничего.

По экрану двигались яркие цветные фигурки, связанные друг с другом невидимыми ниточками. Одна фигурка тянула за собой другую, и слова, звучащие с экрана, тоже тянули друг друга, так что каждое следующее звено этой цепи можно было угадать — и от этого делалось спокойно и надёжно. Смысл слов был не нужен — важно было спокойствие и надёжность: Артём смотрел в телевизор, как смотрят в печку — следя за игрой света и греясь. Именно по этой причине и не по какой другой он глядел все передачи подряд, но объяснить свою причину матери он не мог и не хотел — а мать, не понимая, воевала с телевизором за здоровье сына. Она вообще очень любила здоровье сына.

Вот сейчас она воевала с отцом, который выкладывал из сыновней дорожной сумки «лишние», как ему казалось, вещи. Лишние рубашки, брюки, шарфик. Отец выкладывал — мать запихивала их обратно, при этом оба излагали свои резоны одновременно, но мать — громче, и оттого отец скоро сдался.

Он все-таки пришёл, отец, как и обещал. Он жил от них с матерью отдельно, и вот пришёл взять сына в путешествие. Свершилось. Где же восторг?

Он жил отдельно много лет, и много лет Артём мечтал поехать с ним куда-нибудь далеко. А поехать всё не получалось. Отец приходил и опять уходил, а Артём оставался дома с телевизором и матерью, бродил по дому

— искал и не находил следов отца, в доме их не было. Отец жил в большом внешнем мире, он был его хозяином

— так казалось маленькому Тёме. Мать в этот «отцовский» мир лишь наведывалась, завив волосы в кудряшки и накрасившись, чтобы её там приняли получше, и очень сильно переживала и плакала, когда большой мир был к ней равнодушен и жесток. Школу к внешнему миру Артём не относил: там были такие же дети, как он, и учительница, как мать, — и там не было отца. Школу он не принимал всерьёз, и настоящих друзей у него не было. Была мечта о большом мире. Были грёзы — полеты, большие плаванья... Как подрос — гарем: гарем полон красавицами, Артём — их владыка, он качается на волнах неги и сладострастия... И тут является настоящий живой отец и по-настощему зовёт его в поход. В эту пятницу.

Артём промолчал, не зная что сказать, и тем самым как бы согласился, но когда отец ушёл, внезапно впал в бешенство — избил тапком кота до крови. Мать перепугалась не на шутку: такое она видела впервые и, главное,

— с чего бы?! Она потом долго выпытывала у него причину, втайне боясь уже не только за кота.

А Артём и сам не понимал. Будто отняли у него что-то... Или вслух сказали про тайное... Будто влезли и распорядились... Нет, всё не то. Никто к нему не влезал и не распоряжался. Разговор о походе был уже давно, и он сам этого хотел. Так в чём же дело? Да просто поздно уже! — пришла счастливая мысль. — Раньше надо было, вот! Мысль эта была настоящей находкой: простая и логичная, она прекращала разом все мучения, определяла их виновника и... отменяла сам поход: поздно уже — никуда он не поедет, подите все к черту. Артёму стало легче. Никуда не надо ехать, можно продолжать мечтать. По-истине счастливая мысль —она вернула мальчику мечту. Правда, ему уже не хотелось выглядеть «мальчиком». Да и сама возвращённая мечта повела себя странно: она будто почувствовала шанс быть воплощённой, отведала воли — обособилась и чего-то там требовала. Воплощения в жизнь, — чего же ещё может требовать мечта при малейшем шансе.

А с другой стороны — просто страшно куда-то ехать. А раньше было не страшно. Что же, с возрастом он стал трусливее?

Нет, надо ехать.

А может, ещё и погоды не будет. Может, он заболеет. Артём тотчас почувствовал недомогание, дурноту, шум в ушах...

— Ну мы едем или нет? — спрашивал отец.

— Ответь отцу! Ты что — глухой? — требовала мать. — Вот видишь — он и с тобой разговаривать не хочет! Как вы поедете?

Артём молчал, распадаясь и умирая на месте.

Отец на улице стал немножко меньше ростом. Но при этом заметно повеселел, оно и понятно: здесь он был дома. Оба эти обстоятельства успокоили Артёма, придали ему уверенности. Он даже зарифмовал иронически: «Отец — как солёный огурец» — и впервые, тайком, посмотрел на сморщенного, бодренького предка снисходительно.

На вокзале отец первым делом отправился в «камеру хранения» и оставил там половину сыновних вещей — все, которые он счёл лишними. В «камере» было тихо, тревожно, там стояли «сейфы» рядами, и взведённый, как курок, охранник, казалось, читал Артёмкины мысли. Отец велел запомнить код замка — Артём категорически отказался и потянул отца прочь.

С лёгкой сумкой вышли на перрон; отец нёс на плече хипповый рюкзачок, сшитый из старых джинсов и набитый разными неожиданными предметами, — отец называл свой рюкзачок «торбой». Артёму это слово понравилось, оно показалось ему каким-то грузинским именем или греческим («Торба... Торба...») — и вот уже на перроне их стало трое: отец, сын и друг Торба. Причем, Торба — главный, потому что едет на отце, как на коне.

Они сели в вагон последними. Подошла электричка, сжав сердце Артёма своим тяжким накатом, все кинулись к дверям, а они — нет. Отец не спешил. Это была ещё одна мечта Артёма — хотя бы раз в жизни не кинуться к дверям, а войти в них шагом. И вот они — во главе с классным Торбой — переждали давку, спокойно вошли, «как белые люди», и сели на хорошие места.

Артём был счастлив, впервые в жизни он был «белым». Он прятал своё счастье, потому что его никто бы не понял: он думал, что для счастья принято иметь какие-то веские основания (как в телесериалах: наследство, победа над врагом и т.п.), при отсутствии оных счастье считается незаконным, а его обладатель — идиотом. Артём-ку распирало «неправильное» счастье, от натуги на его глазах выступили слёзы — и он надел тёмные очки.

Торба выдал карту, отец, как фокусник, поймал в воздухе ручку и стал показывать сыну их маршрут: вот мы

— вот деревня Рассольная... Сын боялся капнуть из-под очков на карту.

Из окна электрички город виделся совсем по-другому. Может быть, стук колёс по рельсам отстранял городской пейзаж, может быть, присутствие отца делало неправдоподобным вообще всё происходящее. Под насыпью тянулась длинная-длинная чёрная крыша многих гаражей, и на этой крыше лежала белая «Волга» без колёс