Владимир Киршин - Дед Пихто

чемодан с микрофонами,

кухонная электроплита на две конфорки,

коробка с утварью,

коробка спирта «Ройал»,

ящик вина «Изабелла»,

ящик картошки,

канистра бензина (сено «армяну»), запасное колесо, самовар электрический, канистра с питьевой водой,

Петин спиннинг, волейбольный мячик,

афиши, буклеты, кассеты, значки, другие подарки туземцам, шампуры в чехле, транспарант «КИНОСЪЁМОЧНАЯ», пять сумок личных вещей,

пять человек команды: Петя Денежкин, Михалыч, Лейбниц и Калачов — четверо. Значит — четверо. Чья это сумка?

Хлопают дверцами и трогаются в путь, а несчастного Монь-кина опять, как и в прошлый раз, оставляют на телефоне.

«Эпизод 2. Общий план: коридор сельской больницы, очередь в рентген-кабинет. Обшарпанные стены, приглушённый разговор. Идёт приём больных, больные — сплошь люмпены, персонал с ними бесцеремонен. Детали кабинета: свинцовая перчатка, свинцовый фартук —для защиты врача от излучения, снимки кистей, ступней и рёбер сушатся в ряд. Обращения медсестры к герою: «Доктор... Эдуард Филиппович...» — образ героя безукоризнен. Он терпелив и лоялен, крупные планы невозмутимого лица накладываются на перебранку персонала с больными пьянчугами — те ещё не «просохли » и переломов своих не чувствуют. Реплика Рудомётова: «Сегодня понедельник —

день рёбер». На стене кабинета — женский портрет».

Первым делом киногруппа едет пить пиво в Семени-хино. Там же берут пятого — второго. В смысле: пятого члена команды — второго кинооператора по фамилии Власов; он уже заждался и начал нервничать. Власов — крупный, осанистый мужчина, он курит, как пьёт, — прогнувшись.

— Познакомься, кстати, — говорит ему Петя Денежкин, влезая в машину. — Это Калачов — наш сценарист и звукооператор по совместительству.

— Где? A-а, очень приятно.

— Наш язык и уши, так сказать, — продолжает Петя Денежкин, удобно устраиваясь и начиная млеть от выпитого. — Так: язык — есть, уши — есть, два глаза — на месте. Лейбниц, ты будешь — нос. Держи его по ветру.

— Петя, а ты у нас — кто?

— Я? Ммм...

Компания оскорбительно гогочет.

— Ни слова, господа офицеры! — кричит Петя Денежкин. — Я — ваша ум, честь и совесть!

Снова гогот.

— Я с вами только до двадцать пятого, — сердито подаёт голос Михалыч. Он за рулём, ему пиво нельзя, он молчит и злится.

— Это почему?!

— У меня съёмка «Кудели».

— Вот блин! Какого хрена! — кричит Денежкин. — Никаких «Куделей» — контракт есть контракт! Михалыч! Ты джентльмен или хвост собачий?

Михалыч отчасти удовлетворён. Бормочет примирительно:

— Увидим.

За окошком плывет степь, табачные поля, ряд пирамидальных тополей в знойном мареве лета.

Остановка в Старотитаровке. Плетни, виноград, чучхе-ла, гипсовый Ленин перед коммерческим банком, обочины дорог усыпаны абрикосами. Огромный чёрный ворон сидит на кабинке туалета. Завидев ворона, Петя Денежкин подсылает к нему Власова с «Конвасом». Массивный Власов крадётся, смешно отставив зад, целит кинокамерой из-за плетня. Петя зверским шёпотом зовёт Калачова, чтобы тот записал на магнитофон крики птицы, но чёртов звуковик его не слышит. Вот так всегда: звуковик не слышит, оператор не видит, режиссёру всё только нравится — фильма нет. Вот так и работаем, плюётся Петя. Ворон, конечно, не дался, улетел.

Из банка возвращается Лейбниц, с важным видом выдаёт каждому аванс. Компания гурьбой идёт в универмаг. Обнаруживают там удивительно низкие, ещё доперестроечные цены на жидкость для чистки канализации под названием «Эльф», победитовые свёрла и польские презервативы. Каждый покупает себе флакон «Эльфа», сверло и презерватив.

— Плохая примета, — озабоченно качает головой Власов: — Как презерватив купишь — так сглазишь.

Калачов вместо жидкости для чистки канализации купил себе ботинки. Дешёвые, но вполне пригодные, подрезал только сбоку немного, чтобы не тёрли, и пошёл. Старые выбросил — повеселел.

— Калачов.

— Что, Петя?

— Завтра съёмка, а сценария-то — нет.

— Как нет? — меняется в лице Калачов.

— Нет сценария. Конфликт нужен. Нет конфликта.

Расстроенный Калачов садится рядом с Денежки-

ным под каштан, начинает думать вслух:

— Так. Конфликт. Столкновение. Полярные стихии. О! Стихи! Пусть он пишет стихи!

— Для камеры картины лучше.

— Или картины. Тогда с одной стороны будет творчество, а с другой...

— Пусть он будет карлик, — говорит Петя Денежкин сурово. — Художник карлик.

«...На стене кабинета картина — женский портрет яркими красками в манере народного примитива.

Эпизод 3. Отъезд камеры: женских портретов множество, навалом, — это уже мастерская художника. Эдуард Филиппович Рудомётов, оказывается, — художник, он пишет сейчас обнажённую натуру. Перед ним — модель, в ней можно узнать медсестру районной больницы. Модель капризничает, не хочет раздеваться, Рудомётов (всё крупные планы) потчует её вином, осыпает экспромтами, он галантен, остроумен, он в ударе — но женщина не может преодолеть в себе какой-то барьер и вскоре покидает мастерскую художника. Художник остаётся один. Отъезд камеры — оказывается, он плешив, горбат и потрясающе мал ростом.

Эпизод 4. Он варит себе какао. Это его реакция на неудачу. Он не хнычет, не курит на диване (Рудомётов вообще не курит), не проклинает судьбу за своё уродство — он делает простое привычное дело. Лицо его отчуждённо, он двигается по своей захламлённой мастерской, как сомнамбула, часто зевая в глубокой задумчивости. Переживания его скрыты, и зрителю даётся полная свобода воображения. Поначалу зритель приходит в себя от шока, вызванного открытием внешности Рудомётова, и отдыхает в тишине от обилия слов предыдущего эпизода. Только после этого он будет в состоянии оценить пронзительное одиночество маленького человека, затем — его самообладание и жизненную силу, и наконец — магический источник его силы. Ибо Рудомётов — маг. Его действия просты только для обычных людей, для горбуна они — ритуал. Вот горбун варит какао (жуть!). Вот достаёт что-то сверху, ловко вскарабкавшись на стеллаж (огромное количество старинных книг); вот подпрыгивает к выключателю (сальное пятно вокруг и ниже выключателя); вот он ворочает рамы с холстами. Вот наконец он погружается в свою живопись. Постепенно возбуждается, входит в экстаз — машет кистью, вытирает её под мышкой, спешит, — и зритель начинает догадываться, что никакой он не художник, а — колдун, и «картины» его — это цветные заклинания реальности».

— Литература! — Петя Денежкин презрительно возвращает Калачову исписанные листы, но тут же забирает их обратно. — Ты мне покажи его, покажи! Где он? Я его не вижу!