Роман Солнцев - Восторженный беглец

— Погоди! — Замерла импульсивная Зульфия, будто в нее попала пуля. — Я Славе позвоню! Вдруг oн что знает!

И в самом деле, мне это в голову не пришло. Должен же был Костя хоть кого-то поставить в известность, коль рушатся его планы. Зульфии скрылась в темном стакане телефон-автоматной будки и жестикулируя, быстро уже что-то говорила в трубку. Открыла дверку, подозвала.

— Жерех говорит, он позвонил, сказал: все отменяется! Он улетает в один северный город… приглашают на три центральные роли… на будущий год гастроли в Москве…

— В какой северный?.. — пробормотал я, догадываясь, что это уже прощальная, дымовая завеса Кости.

— Наверное, в Северодвинск, — выйдя из будки, сказала печально Зульфия. — Или в Норильск… мне хвалили этот театр. А что ему тут унижаться? Еще возьмут — не возьмут. — Она глянула мне в лицо напряженно-блестящими, чуть бегающими глазами.

— Нет-нет, вы что-то знаете да не хотите говорить. Хорошо. Я ни о чем не буду спрашивать. Я поехал спать и плакать, — почему то в мужском роде закончила Зульфия. — Я поехал.

— Да погодите! — остановил я Зульфию. — Ну, постойте! Я сейчас возьму билет, рейс у меня, кажется, ночью. И мы с вами поговорим. Ей-богу, я ему не хочу зла.

— Вам в Южно-Сахалинск?

— Нет, в Белояры.

— Ну, все равно. Давайте я вам возьму, у нас любят театр, — Она как бы делала мне одолжение. Забрав паспорт с деньгами, сунула голову в оконце, где висела картонка с надписью: ОБЕД, и тут же я услышал веселые восклицания, смех девушек внутри служебной комнаты и горестный, гортанный, высокомерный голос Зульфии. — Наш актер… да. приходите… я проведу.

И вот я уже держал в руках билет домой. Я глянул на часы впереди целый вечер и часть ночи.

— Пойдемте в ресторан?

— Нет, по ресторанам я не хожу.

— А где же посидеть, Зуля? В углу на полу, как хиппи?

Девушка оскорбленно дернула уголками рта, изобразив улыбку — мол, мне все равно. Исчез ее кумир Но я все же был из окружения ее кумира. И поэтому она предложила:

— Можно ко мне. Сегодня "Сирано", все заняты, кроме меня. До двенадцати общага пустая. — "Как моя душа", — могла бы добавить девушка. Она упивалась своим горем, — Чаю попьем.

И вдруг я заколебался. Стоит ли ехать к девушке в город? Как я потом, среди ночи, попаду в аэропорт- Если бы Кости в эту секунду подслушал мои мысля, он бы гневно расхохотался. Я всегда знал— вы, люди серой, размеренной жизни, малодушны! Буквально пересилив себя, кажется, даже покраснев, я кивнул. И кроме того Зульфия мне нравилась. Своей чистотой, бескорыстным характером. Нет, мне надо пролить ей свет на жизнь. Может, даже отбить у Кости. А что? Я холост, я могу и жениться ради истины. Не будет у этих лживых звезд хоть одной поклонницы…

Через несколько минут мы ехали в рейсовом автобусе. И еще закат не бросил жгуче-красный луч на мачты в Амурском заливе, как сидели в общежитии. На электроплитку был водружен старый, кра шениый зеленой эмалью, совершенно мне родной напоминавший студенческие годы чайник. Зульфия демонстративно безучастная, высыпала на стол карамельки и печенье. Все время она замирала и прислушивалась — но нет, нигде не слышалось никаких шагов. Комнату Кости мы, конечно, еще раз осмотрели — не было ни кейса, ни плаща (недавно, сказала Зульфия, он купил серый. как самолет, плащ) Остались книги: "Моя жизнь в искусстве" Станиславского, стихи Лермонтова. "Дрессировка собак" "Драгоценные камни" Смита…

— Пейте, — вздохнула Зульфия, глядя в открытое окно. И я все с большей уверенностью подумал: вот была бы верная жене, если бы меня полюбила. Она не может двоиться. Наверное, она и актриса плохая. Слишком искренняя.

— Зульфия, — тихо позвал я ее, — Слушай — Она повернула ко мне голову, — Выходите за меня замуж.

Она, не понимая, смотрела на меня.

— Я серьезно говорю, я одинок как этот ч-чайник. Ты что, Костю любишь? Но ведь… — И я запнулся, мне стало гадко за себя и страшно, и жалко. Неужели я сейчас был готов к тому, что стал бы объяснять ей, что Костя женат, что у него дети, что он вообще не Иванесов? Какая же я дешевка! Я судорожно глотнул чаю и добавил: — Да, он хороший.

Она помедлила и снова отвернулась к окну. Мы сидели минуту, глядя на далекие темно-красные мачты, на зеркальный шар океана, который угадывался в теплой лиловой дымке… Потом Зульфия тихо спросила:

— Только честно. Вы хотели сказать, что он женат? Да?

"Ты умнее, чем я думал". — грустно отметил я.

— Oн показывал паспорт — там чисто.

"Да сейчас, моя милая, можно что угодно смыть перекисью водорода, — мог бы объяснить к Зуль- фие, — Командировочные подчищают авиабилеты". Но я тем более ничего не стал ей говорить. Только спросил:

— А почему вы решили, что я скажу, что он женат? Даже если бы был женат, я бы не сказал. А он холост, как и я.

— Я актриса, — медленно ответила Зульфия, снова разглядывая мое лицо напряженно-блестящими глазами, — Я выбираю сразу, чтобы потом не было тяжело, самый трудный вариант. Хуже, если он —

женат, и вы — благородный человек. Так обычно и бывает. Странно, что сейчас все прекрасно.

Я опустил глаза. "Если он показывал паспорт, значит, там и вправду не Иванов, а Иванесов. Исправил черной тушью. Какой ерундой занимается взрослый человек! Или уж погоня за новым и водка смещают что-то в мозгу? И вот такая жизнь ему кажется ослепительной, смелой? У меня с этой девушкой ничего не получилось. Надо была заканчивать. Да и не покидала мысль, что Костя где-то рядом, что он временно "лег на дно". Ведь не было же его в аэропорту, не было на вокзале. Сухопутный болван, я забыл про морской порт! Он мог и на каком-нибудь суденышке уйти. Ну и пускай…

— Я хотел вас вот о чем попросить… — Я достал двести рублей. — Вы, наверное, увидитесь. Отдайте, ладно? И я записку сейчас напишу…

Зульфия включила настольную лампу, всю увешанную разноцветными нитками, стеклянными побрякушками, и опять отвернулась к окну. Из темноты рванула туча белых бабочек. Вдали слышался лязг и дробный рокот спускаемых с якорями цепей.

"Слушай! — писал я. — Ну, прекрати валять дурака! Нигде тебя не хватит надолго — любая работа требует души. Кедровых шишек нынче мало — побежал в Гамлеты! Ну, играй! Теперь я понимаю, почему ты заикался на Севере. Бездарному актеру что приходит в первую очередь, чтобы как-то непохоже на самого себя сыграть роль? Заикание… Оно помогает обдумать ответ. Быть остроумным. Ты завидовал мне. Но у меня заикание от природы…"

Но чем дальше я писал в этом духе, тем все тягостней было у меня на сердце. Уже второй раз помешал. Какой-то рок. Костя, наверное, возненавидел меня. Но если в первый раз он мог действительно обрести непререкаемый авторитет перед заблудшими людьми и вывести их на свет истины, то сейчас-то всего лишь прихоть, игра, да еще с обманом государства! Ну и что? Кому он вредит? Я, конечно, искать его более не буду. Сам затоскует по твердой земле, сам вернется. Я порвал листок и начал снова: