Роман Солнцев - Восторженный беглец

Поди туда — не знаю куда.

Принеси то — не знаю что.

Из старинной русской сказки

И был вечер, и было сияние на западе. Направляясь домой через березник, я мельком отметил — царствует красный свет, как в лазере с кристаллом рубина, с длиной волны 740 ангстрем…

Я бы оставался на работе допоздна, но с некоторых пор у нас принялись наводить экономию, и лично сам товарищ Поперека, начальник АХЧ, высоченный дядька с откинувшейся назад головой, как бы от свистнувшей у лица ветки, пробегая по этажам с трагически напряженными глазами, выключил свет и выставил меня. Исключение делалось только для микробиологов в левом крыле здания — у них круглые сутки в таинственно светящихся сосудах бешено размножались всякие твари, и не то чтобы их страшно оставлять без человека — Попереке ничто не страшно, — но все же… Если у меня расплавится кристалл, вырастим новый. А вот если склянки треснут и невидимые микробы поползут в пространстве… Попереке лучше бы дело иметь с вулканами. Раньше он работал пожарным.

Короче, и был вечер, и была весна — второе апреля, — никто меня дома не ждал, помимо науки — никаких занятий, вот я и плелся под темнеющим небом, пытаясь поднять себе настроение как бы взглядом со стороны, повторяя: и был свет, и шел человек… все как-то значительнее выглядишь. Вокруг в сумерках дотлевал снег. Он сохранился в виде отдельных полос там, где были натоптаны зимой тропинки… вот белый, цельный след от женского сапожка… не Татьяны ли?., вот кусок лыжни… не нашей ли, совместной?.. Я провалился до колен и остановился.

И была дорога наугад, в сторону светящихся окон И вдруг я увидел в полумраке подъезда, на своей лестничной площадке, ядовито желтые женские сапожки. Кто это? Неужели ко мне? У Татьяны таких нет. Длина волны света, излучаемой этими сапожками, около 620 ангстрем… Я ожидал увидеть кого угодно, но только не Люсю Иванову.

— Витька! — закричала она зычным голосом и повела плечом, могучим, как у пахаря. — Где же ты?! Мне надо с тобой посоветоваться!

Когда женщина говорит «посоветоваться», это очень плохо. Ясно, что никакого ответа ей не нужно, а просто ты должен что-то срочно для нес сделать: куда-то позвонить, что-то достать. Но Люся. Людмила Васильевна Иванова, жена сбежавшего от нес на Север Кости Иванова, была никак не из тех женщин, которые кого-нибудь о чем-либо просят. Она все умела сама.

Проходя за Люсей, я вспомнил, что видел её сегодня днем в институте, причем на нашем этаже — этаже кристаллофизиков, и еще помню, удивился — разве она вернулась из отпуска? Кажется, уезжала пол- месяца назад по горящей путевке в Ялту… и сообразил, что миновал уже месяц… и еще подумал: как. бедная, она без Кости?., что он так делает, на Севере?.. хорошо хоть, говорят, деньги присылает. Бросил, понимаете ли. научный институт, начатую докторскую диссертацию… мотается где-то за 69-й параллелью — то ли рудник строит, то ли газовую магистраль сторожит…

— Кофе? — спросил я. зная, что Люся с ее сотрудниками на ВЦ варят его с утра до вечера на двух электроплитках.

— Уксусу! — сразу возопила жена Иванова, и, к своему удивлению, я увидел на гладком ее широком лице слезы. — Ты знаешь, что его там нет? И уже три месяца!!!

— Где? — пробормотал я, скидывая ботинки и топчась перед ней во влажных носках, не решаясь их стянуть и надеть сухие: ведь женщина, неловко. — Где? Где его уже нет? В сердце твоем?.. — я попытался пошутить.

— Дурак! — Она села на стул, — Нигде! Нигде его нет! — прокричала она неожиданно тоненьким голоском. И помолчав минуту, не меньше, видимо, приказав себе быть спокойной и обстоятельной, уже более низким голосом сообщила, при этом почему-то улыбнувшись мне: — Ты полетишь на восток.

— Куда?! — Я решил, наконец, показав глазами на мокрые следы своих ног, стянуть носки и надеть сухие. Раз уж меня о чем-то просят, могу я позволить себе некоторую бестактность. И еще я понял, почему она обратилась ко мне с улыбкой. Людмила Васильевна привыкла в своей общественной работе (она ведала Фондом мира) применять женское оружие— обаяние— и автоматически его включала, как только переходила к просьбе. — На восток?.. — пробормотал я, оттягивая время. — А что у нас на востоке?.. Понимаю, ты думаешь — он прячется на даче. Вернулся и живет. А что?! Уже тепло.

— Какая дача?! — Люся надолго вперила в меня укоризненный взгляд, словно поражаясь, как мы могли столько лет дружить семьями. «Неудивительно, — думала она, — что у тебя у самого семья еще раньше разладилась: Таня ушла от такого тюфяка!» Люся осмотрела меня всего с ног до головы, словно уже сожалея, что пришла именно ко мне. — Он же на Севере!

— Ты же. сама сказала — его там нет.

— Конечно, нет! Он на БАМе! — Люся шмыгнула носом, давая понять, что все-таки она слабая женщина, может и заплакать.

Я растерянно сел напротив на колченогую табуретку.

Люся поежилась и рассказала.

6 марта, только она приготовилась к празднику, погладила кремовую блузку из настоящего крепдешина и купила у Нелки Гофман итальянские туфли (той велики, а Нелка их выцыганила у Гали Серебряковой, а Гале муж оторвал в Москве австрийские, вишневые, с медным листиком сбоку…), а мужчины в отделе, кажется, на этот раз не отбоярились распечаткой на ЭВМ китайского гороскопа, а раскошелились, явно что-то достали к 8 Марта, может быть, даже французские духи, судя по маленьким коробочкам… так вот. 6 марта Люсю пригласили в профком и сказали: есть путевка в Ялту. Завтра можно лететь.

«Какая Ялта?! — подумала Люся про себя. — Муж пропал!.. — И вдруг махнула рукой, решила с тайным злорадством: — А ну его! И дочка уже взрослая. Второй курс. Чего я ее- сторожу?! Надо только поговорить на прощание — и а аэропорт. Нервы стали ни к черту. Наливала чай — отбила носик у чайника. Точила нож — порезала палец. Зашивала карман дочке — проколола руку. Надо ехать».

— Доченька, — вечером сказала Люся, уже собрав чемодан и около полуночи дождавшись, наконец, свою высоченную бледную девушку со старательно печальными глазами. — Доченька! — повторила мать, усаживая ее, как, бывало, в детстве, перед собой в огненно-красное кресло (производство ЧССР). — Светик, посмотри-ка на меня.

— Кто бы на меня посмотрел, — пробормотала скорее по привычке дерзить дочь. — Я тебя слушаю, Людмила Васильевна. Мама, — поправилась она, заметив с удивлением, что на полу лежит чемодан и маме сегодня явно не до шуток. — Да?

— Доча… — Мать задержала дыхание. — Мне дают путевку.

— Во Францию?! — загорелось от радости лицо дочки. Светлана вскочила и запрыгала, как теленок, по комнате, разъезжаясь копытами туфель на платформе, по причине устарелой моды служивших ей домашними туфлями, подворачивая то эту, то ту ногу. Она помнила, что еще два года назад, когда папа защитил кандидатскую диссертацию после долгих приступов лени и самокритики, на три года позже мамы, выяснилось, что они теперь как два молодых ученых могут поехать за границу на симпозиум. — Все-таки дали? Дали. дали, дали! — Дочь закатила глаза. — Ты мне привезешь… м-м… бархатное платье.!.