Энн Пэтчетт - Прощальный фокус [litres]

– Сабина?

Из приоткрывшейся двери в комнату проник свет, и чей-то темный силуэт встал на пороге. На какую-то долю секунды Сабина подумала, что это вернулась Берти. Представила, как придется ночевать, свернувшись клубочком в коридоре.

– Ты спишь?

– Нет.

Вошла Китти в темной футболке и шортах – или в пижаме? В темноте было не разобрать. Села на краешек постели. Лицо отвернуто в сторону, руки сжимают колени.

– Ты что, решила не спать на диване? – шепнула Сабина, очень тихо, стараясь не разбудить тех, кто все-таки спит. Стены в доме обеспечивали звукоизоляцию не лучше японских ширм.

– Я ужасную вещь тебе сказала! – Голос Китти дрожал. – Лежу там, в гостиной, и все думаю об этом, никак перестать не могу.

– У тебя был трудный день, – сказала Сабина, и тут ее посетило внезапное милосердное озарение: а ведь и правда! Китти тогда еще не остыла после драки. Всю неделю она воевала с Говардом. А еще утром наскоро собирала вещи, чтобы улизнуть из дома. – Ты просто устала. Выброси это из головы.

– Меня так ошарашили твои слова, что ты уезжаешь. Нет, я понимала, что рано или поздно ты уедешь. Но когда ты так сказала… не знаю.

– Забудь, и все!

– Я ведь знаю, что Гая ты никогда не забудешь.

– Никогда.

Казалось бы, все слова уже были сказаны, но Китти медлила – все сидела в темноте, стиснув руками колени, уставившись в стену комнаты, когда-то в прошлой жизни бывшей ее комнатой. Сабина ждала. С этими людьми следовало быть готовой ко всему – мало ли что скрывает их многозначительное молчание.

– С тобой все нормально? – спросила Сабина.

– Нормально, – ответила Китти.

Прозвучало это как «нормально, но не более того».

– Ты о Говарде думаешь?

– Вот уж нисколько!

Сабина уткнулась в подушку, чтобы скрыть зевок.

– Хочешь здесь лечь? И правда, зачем тебе спать на диване!

– Нет, я пойду, – сказала Китти, не двигаясь с места.

– Ну тогда ладно.

Останься она, Сабина бы только обрадовалась. На громадной кровати было ужасно неуютно.

– Я пойду, – повторила Китти, встала и обернулась, оказавшись лицом к лицу с Сабиной.

– Тогда спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Сказав это, Китти оперлась ладонью о матрас и, наклонившись, поцеловала Сабину. Это не было поцелуем в щеку и не было поцелуем, задуманным как поцелуй в щеку, но заплутавшим в темноте и ненароком коснувшимся губ. Китти легонько поцеловала ее, выждала секунду и поцеловала вновь. Два нежных рта, ставших еще нежнее в предвкушении сна, были полны той дремотной теплоты, что будит чувства и прогоняет стыд. Сабина, которую давно уже никто так не целовал, вспомнила, как это бывает, и, повинуясь глубинному, на клеточном уровне запечатленному инстинкту, ответила. Поцеловала Китти бездумно, и, прежде чем успела подумать, что делает, все закончилось. Прекрасное лицо скрылось во мраке. Китти пригладила Сабине волосы, словно нуждающемуся в утешении больному ребенку, и исчезла, не повторив «спокойной ночи», оставив Сабину в западне кровати, в полном смятении, наедине с тем, что начала не она. Дверь захлопнулась. Будто и не было ничего. Переполненное желанием и смущением, пробудившееся тело Сабины мучительно жаждало того, к чему было совершенно не готово две минуты назад. Китти ее поцеловала. Сабина перевернулась со спины на живот, с живота на левый бок. Что должна была она ей сказать? Китти ушла, она там одна, на диване, из окон тянет холодом, несмотря на тщательно замазанные Дот щели. Может быть, надо пойти к ней, взять за руку, сказать что-то – Сабина не могла придумать что. Пальцами она коснулась губ. Улик не осталось. Она вновь перевернулась на живот и стала ждать, напряженно вглядываясь в темноту, ждать, что будет.

Никто толком не выспался в новых постелях.

Утром одна лишь Дот выглядела отдохнувшей и делала тесто для блинов из готовой смеси. Сабина, войдя в кухню, услышала, как та мурлычет себе под нос мелодию какой-то незнакомой бодрой песенки. Дот, мечтавшая остаться в доме одна, за свою жизнь так привыкла к разочарованиям, что нынешнюю ситуацию приняла с королевской невозмутимостью. Гай застрял в душе и, судя по всему, твердо вознамерился не оставить брату ни капли горячей воды. Го барабанил в дверь ванной, вопя: «Живо, я сказал!»

Одним быстрым движением вытерев руки о заткнутое за пояс посудное полотенце, Дот поспешила на шум.

– Вы дверь с петель сорвете! – бросила она Го. – Такие баталии конструкцией дома не предусмотрены. К тому же мама еще спит, так что потише!

– Прости, бабуль, – сказал Го, ковырнув дорожку пальцем босой ноги.

Дот легонько постучала в дверь:

– Давай, Гай, пошевеливайся, а не то я войду и вытащу тебя. Ключ у меня, знаешь ли, имеется, а голым я тебя уже видела.

Звук льющейся воды прекратился. Из-под двери поползло облачко пара.

Сабина, в пижаме Фана и халате Парсифаля, села за стол. Ростом она была немного выше Фана, и из-под обшлагов коротковатых пижамных штанов торчали голые лодыжки. Дот вернулась в кухню в ту же минуту, как из гостиной показалась Китти.

– Ты, гляжу, не спишь, – сказала Дот.

– А хотелось бы. – Налив в чашку кофе, Китти повернулась к Сабине: – Будешь?

– Конечно, – ответила Сабина.

Она надеялась увидеть некий намек на случившееся ночью и в то же время надеялась – слабо, полупритворно – никакого намека не увидеть. Воспоминание о поцелуе уже начало расплываться. Может, он был дружеским, родственным пожеланием приятных сновидений. В конце концов, Китти ей золовка и дама замужняя, пусть муж и оставляет желать лучшего. К тому же Китти – женщина. Этот факт превращал поцелуй в какую-то обманку, в монету без решки. Обе они были женщинами и, несмотря на не сложившуюся личную жизнь, не имели врожденной тяги к своему полу. Да и много ли значит один поцелуй? Один поцелуй двух сонных женщин, разменявших пятый десяток. О таком лучше просто забыть.

Китти передала Сабине чашку – не коснувшись невзначай рукой ее руки, не подав никакого тайного знака.

– Я сегодня работаю, – сказала она в пространство. – Начну собираться, как только дети мне ванную освободят.

– Тогда вперед! – Дот мастерски подбросила блин, так что тот, отделившись от лопаточки, крутанулся в воздухе.

Сабина открыла холодильник, чтобы достать молока для кофе. Яиц она не искала, но яйца там были. А на ней был халат Парсифаля, который он надевал по «омлетным» воскресеньям. Карманы в нем были глубокие, с мохнатой фланелевой подкладкой. Да и сам халат был таким широким, что в складках его уместилась бы с полдюжины яиц.

– Спалось хорошо? – спросила Сабина, вновь занимая свое место за столом.

– Мысли всякие одолевали, – сказала Китти, тоном, опять-таки ни о чем не говорившим. – Первую ночь, когда сплю не дома, я всегда сама не своя.