Ольга Бондарева - Жизнь в четырех собаках. Исполняющие мечту

Щенки на пару принялись беспрепятственно шляться по кухне и прихожей, дверь между которыми отсутствовала. Как ревизоры, они лезли всюду: в шкафы, углы, щели, за мебель и газовую печь.

Муж загородил кастрюлями и ведрами опасные места и собрал мою лежанку, чтобы раскладная часть кресла, не дай бог, не упала и не задавила деток.

На мой вопрос: «Где мне теперь почивать?» — домашние со злорадством ответили: «На полу». Они услужливо принесли мне в качестве матраца тонкое поролоновое одеяло и предполагаемое постельное белье — груду старых, дырявых, но выстиранных пододеяльников и простыней, предназначавшихся на тряпки.

Кивнув на тряпичный хлам, муж заявил, что щенки, все одно, улягутся со мной, а поскольку они еще маленькие, свой туалет непременно справят подле меня. Так что тряпки вместо постели мне в самый раз.

Я не нашлась, что возразить, и безропотно расстелила на полу посреди кухни свою «новую» постель. На нее тут же взгромоздились детки, а мне досталась узенькая полоска с краю. Я свалилась туда без сил.

Удовлетворенные данным зрелищем, домашние «рассосались» по местам, и наступил тихий час. Для меня тихим был именно час.

Не успела я погрузиться в глубокий сон, как мокрый нос одного щенка принялся обследовать мое лицо. В изголовье, пригревшись в моих волосах, на подушке зашевелился второй. Рассвет даже не намекнул о себе. В комнате стояли сумерки. Меня морил сон, и я не отреагировала на щенячьи телодвижения. Тогда детки потянулись к моим ногам, и те моментально намокли. Не сдаваясь, я упорно пыталась уснуть.

В моих ногах недолго совещались, и в уши ударила громкая серенада. Ее выводил дружный, пискливый дуэт сопрано. Маленькие негодяи, не считаясь с усталостью хозяйки, пели песнь о любви к еде.

Мое туловище приняло вертикальное положение и поднялось на ногах. Руки нащупали включатель. Кухня осветилась лампочкой люстры, и потекли обычные сутки из тех, что посвящены выращиванию собачьего молодняка.

Кто подобное пережил, меня поймет. День заканчивался, не успев начаться. Он пролетал в готовке еды, кормлениях, стирке пеленок, неисчислимых уборках помещения, многократном мытье бутылочек, кастрюлек, мисочек, обмывании щенков… и бесконечных погонях за ними.

Мелкие хвостатые террористы грызли и царапали углы, стягивали с кресла покрывало, переворачивали миску с водой, повсюду за собой оставляли пахучие лужицы и кучки, утягивали и усердно жевали комнатные тапочки. Они набрасывались, как на добычу, на наши с мамой ноги, кусаясь и мешая передвигаться.

Инициатором безобразий была, естественно, Анфиса, а Наян покорно следовал за ней и прилежно учился, как делать разные шалости и пакости. Спасибо, мама помогала весь световой день, когда мне не нужно было идти на работу. В другие дни она одна управлялась с малолетними разбойниками.

Назрела проблема туалета для детворы. За плечами накопился опыт воспитания борзых. Я приготовила для щенков туалет там же, где в детстве он был у их родителей, и показала.

Прямо у входной двери, в коридоре пол прикрылся клеенкой размером метр на полтора, а сверху водрузилась старая простыня. По очереди я отнесла на клеенку каждого из щенков и словами объяснила, чего я, собственно говоря, от них хочу.

В тот же день члены семьи заметили, что щенки при возникающей потребности торопливо бежали в сторону клеенки.

Спали детки рядом со мной: одна под мышкой, другой в изголовье на подушке, а если быть точной, то прямо на моей голове. Каждое мое утро начиналось до восхода солнца, в потемках, одним и тем же. Наян начинал осторожно копошиться носом в моих волосах, а Анфиса придвигалась мордочкой к лицу и приступала к его умыванию. Таким деликатным способом щенки давали понять, что им пора есть.

Обычно я поднималась, не теряя ни секунды. Бывали дни, когда сильно уставала на работе и дома, поэтому никак не могла проснуться. Тогда меня будил супруг. Его зычный, не терпящий возражения голос поднял бы мертвого. От него я подскакивала, как ошпаренная, и судорожно соображала: «Кто я, где нахожусь, какой год, чего от меня хотят?»

Как-то раз, разбудив меня своим дежурным, приказным тоном, супруг затем с умилением рассказал о только что увиденном им. Он проснулся и по обыкновению, не включая свет, открыл дверь из зала в прихожую, чтобы через ту пройти в кухню. В потемках, посреди прихожей муж разглядел сидящих щенков. Свет луны, льющийся высоко из окна кухни, проложил в прихожей лунную дорожку. Ее сияние выхватывало на полу два щенячьих тельца, которые прижимались друг к дружке.

Щенки сонно рассматривали таинственный свет под своими лапками. Наверняка детки уже предпринимали попытки разбудить кормилицу, но потерпели неудачу. Голодные и беспризорные, одни в лунном сиянии, ярко отражавшемся от паркетного лака, они утешались теплом друг друга.

Мне стало стыдно. С тех пор я не просыпала утренние кормления — моментально откликалась на тактичные намеки щенков по поводу завтрака.

Когда щенкам исполнилось три месяца, я приучила их к горшку. При возникающей необходимости они звали меня к клеенке в прихожей и ждали, чтобы я подставила горшок. Большое им за это спасибо!

Щенки не переставали удивлять домашних понятливостью, покладистостью, аккуратностью и чистоплотностью. В отличие от своей мамаши, они старались угождать нам и не быть в тягость. Иными словами, умом и характером малыши выдались в отца. Сармат не подвел!

Игры щенков изменились. Вместо былых кувырканий в обнимку, теперь они вставали друг перед другом в угрожающие позы, рычали и кидались в драку. Анфиса время от времени принималась безжалостно жевать ухо Наяна, а тот лишь негромко плакал.

Когда же Наян — единожды! — куснул Анфису, она зашлась таким звонким воплем, что сбежалась вся семья. Впредь брат сестру берег и терпеливо сносил ее издевательства. Наян жалел и любил Анфису больше всего на свете. Он без тени сомнения поддавался на любые ее провокации. С радостью наступал на одни и те же грабли, лишь бы быть рядом с сестрой. Когда она в очередной раз вцеплялась ему в ухо, пищал, прося пощады. А мог бы как следует потрепать нахалку. Но Наян был истинным джентльменом и вдобавок боготворил свою властную сестричку.

Насладившись поражением братца, Анфиса выпускала из зубов его пожеванное ухо и долго, с необычайной нежностью его вылизывала. Наян замирал, как статуя. Глаза его тоже не двигались. В такие минуты он находился под гипнотическим воздействием Анфисы и испытывал блаженство: Наян полагал, что судьба к нему благосклонна, коль подарила такую ласковую и заботливую сестру. Эта мысль не покидала Наяна, ни когда Анфиса терзала острыми зубками его тело, ни когда утаскивала из-под носа лакомый кусочек, ни когда занимала насиженное им место. Он воспринимал сестру исключительно с положительной стороны. Само ее существование было для него куда важнее собственного уха, лакомого куска и излюбленного места, потому что согревало душу и страстно волновало сердце.