Ольга Бондарева - Жизнь в четырех собаках. Исполняющие мечту

Квартирное содержание нисколько не угнетало малышей, так как был балкон, а с него открывался вид на большущую рощу и по нему гулял воздух свободы. Он стал излюбленным местом времяпровождения щенков в раннее и позднее время суток, когда жара еще не приходила или уже отступала. Борзые детки полной грудью вдыхали чистый воздух рощи, насыщенный курортными ароматами моря. Высоченный тополь своими ветвями закрывал балкон от солнца и прятал его в прохладной тени, так нравившейся щенкам. По перилам балкона прыгали воробьи, завораживающие наших борзых крошек своим бесстрашием перед высотой. Птицы, лягушки, ящерицы, мыши, ежи, змеи и насекомые оживляли звуками дубовые аллеи и наполняли их весельем существования.

Щенки проводили на балконе значительную часть светлого времени суток, приобщаясь к природе с пятого этажа. Они не появлялись там только в жаркие послеполуденные часы. На балконе же щенки спали но ночам, овеваемые, как опахалом, свежим ночным ветерком. Комары кусали их щуплые тельца, но не могли заставить покинуть вольное место.

Заставить детей спать в комнате было невозможно. Занесешь их перед сном в квартиру, забаррикадируешь снизу проем распахнутой балконной двери, они тут же со знанием дела разберут завалы из табуреток и выберутся на воздушную свободу. Выбравшись, разлягутся на разогретом за день каменном полу и рычат в ответ на наши уговоры вернуться. В итоге мы уважили решение щенков.

Днем они галопировали по маминой квартире, хватая на бегу подушки, покрывала и все, что попадалось им на глаза. Мы отвлекали внимание малышей яблоками и грушами. Они сгрызали их великое множество. Кормление стало пятиразовым, и после пляжа и вплоть до ночного сна ему посвящалось практически все время. С двух до пяти дня все мы, люди и собаки, скрывались от жары в комнате и утихали в послеобеденной дреме. Три тихих часа были единственным моментом нашего с мамой отдыха за световой день.

Суточный паек деток состоял из овсяной каши, творога, вареного мяса, капусты, моркови, фруктов, яиц, молока и сухого корма (в малом количестве). Наян выглядел значительно крупнее Анфисы и кушал больше, но вскоре выяснилось, что он все равно недоедает. Мальчик стал приходить в кухню за час до срока очередного кормления. Он жалостливо смотрел на нас голодными глазами и проворно двигавшимися ноздрями вдыхал запахи готовящихся блюд. Тогда я принялась дополнительно варить ему пшенную кашу и миску с ней оставляла на день на полу кухни. Миска наполнялась постоянно по мере опустошения.

Наян частенько к ней наведывался и поглощал густую кашу, приправленную растительным маслом, с удовольствием, заглатывая ее большими кусками. За день он съедал примерно пол-литровую банку.

Анфиса никогда не упускала братца из виду. Миску с кашей девочка обследовала сразу, в первый же день, но ничего привлекательного в каше не нашла. Любознательная, Анфиса все же желала понять, зачем изготавливается столь неаппетитный, на ее взгляд, продукт. Ей до всего было дело. Когда Наян ел пшенную кашу, она садилась рядом и наблюдала. Периодически Анфиса носом отталкивала Наяна от миски, нюхала кашу, а потом спрашивала братишку глазами:

— Зачем ты это ешь?

— Очень кушать хочется, — как бы извиняясь, так же глазами отвечал Наян.

— На вид и запах — ничего особенного. Неужели вкусно?

— Мне нравится, а главное — каши много, она мягкая, и в желудке после нее не урчит.

— Ну-ну. Здоров ты поесть!

— Так ведь я не из вредности. Большой уродился. Мне много еды надо, чтобы вырасти. А мясо дорогое. С ним каши не сваришь. Да и не вырастешь на одном мясе. То ли дело — каша!

— Ладно, кушай, родненький, коль хочется. Если организм требует, ты обязан подчиняться, — участливо дозволяла Анфиса и убегала из кухни.

После одобрения, полученного от грамотной и всезнающей сестры, Наян с удвоенным аппетитом принимался за кашу. Насытившись, он возвращался в комнату.

Заждавшаяся брата Анфиса радостно набрасывалась на него. Она кусалась, изворачиваясь и не давая куснуть себя. Моментами Наян взвизгивал от боли, злился и рычал на сестру. Он пытался сделать ответную хватку, но промахивался и получал очередной укус разъяренной Анфиски. По мнению маленькой суки, ей было дозволено все, и никакой кобель при этом не имел права ее обижать.

Девочка носилась по широкому дивану вокруг прилегшего Наяна, приглашая его побегать за компанию. Наполненный желудок клонил мальчика ко сну, и Наян не шевелился. Он терпеливо сносил измывательства сестры и засыпал, измученный ее играми. Вредная Анфиска, уставшая от попыток расшевелить ленивого братца, падала на него, в конце концов, сверху, сползала по Наяну на диван и засыпала рядом.

Жизнь била из девочки ключом. Да что там ключом — водопадом! Доставалось всем. Но после Наяна — больше всех сыну. Анфиса ухитрялась позабавиться с сыном и незаметно оставить на его руках розовые полоски от своих растущих зубок. Если он сгребал девочку в охапку, пресекая возможность кусаться, она принималась визжать как резаная. Под устроенный ею же «шумок» Анфиса рывком напрягала все мышцы и невероятным усилием выворачивалась из объятий сына. Анфиса выскальзывала из рук, словно змея. Недаром она родилась в год Змеи.

Умудрившись под конец сделать сыну хватку зубами, она отскакивала и замирала в позе нажидания добычи — пригнувши голову и передние ноги. Поза и понурый неприветливый взгляд девочки показывали сыну, что она не уступит ему и будет сражаться до победного конца. Сын сдавался — ведь, чтобы самоутвердиться, щенок всегда должен выходить победителем из игр. Ребенок поддавался Анфисе, делая последним — победным — не свой, а ее захват. Получив эту итоговую хватку, со словами: «Ой, больно!» — он начинал наигранно плакать. Анфиса моментально принималась зализывать сыну «раны» и благодарно расцеловывала ребенка в сияющее личико.

Со мной и с мамой девочка разбиралась быстро — мы сдавались в первой же схватке.

Наян издали наблюдал за разбушевавшейся сестрицей и удивлялся, как ей удается драться с хозяевами и оставаться для них хорошей, и вообще, в любых ситуациях выходить сухой из воды. Поразмыслив и не отыскав ответа, он лишний раз приходил к выводу, что сестра умна необыкновенно, и ему до нее, как до луны.

Наян рос достаточно замкнутым щенком. С людьми общался уважительно, но с отдаленной настороженностью, словно не полностью им доверял. Его безграничным доверием пользовалась только Анфиса. Наян уродился «вещью в себе», достучаться до которой — не говоря уже, чтоб понять, — было затруднительно. В то же время он обладал очаровательными глазами, которые излучали доброту, бесхитростность, искренность и душевную теплоту. Мальчик не был глупым, просто он не мог соображать и постигать окружающий мир так быстро, как Анфиса.