Ольга Бондарева - Жизнь в четырех собаках. Исполняющие мечту

Проснувшись на рассвете, я понимаю, что ночью встречались и любили друг друга наши истосковавшиеся души.

Я знаю, что Анфиса где-то поблизости, но наступил девятый день, и скоро ее душа покинет родные стены. В течение дня меня не оставляет уверенность, что мы увидимся этой, последней, ночью.

Когда мои глаза закрываются и реальность отступает, передо мной открывается огромное заснеженное поле в ночи. Оно простирается до самого горизонта, и над этой кромкой земли горят большие звезды. Они похожи на голубых медуз, застывших на черном бархате ночного небесного океана. Я нахожусь у ближнего края поля и не способна ступить за этот край. По полю идет Анфиса. Она уходит от меня к звездному горизонту.

Темное небо не затмевает белизны снежного простора, по которому ступает моя девочка, оставляя аккуратные следы своих борзых лапок. В центре поля она замедляет движение и поворачивает ко мне голову. Анфиса молчаливо прощается со мной. В завораживающей тишине другого мира я вижу, что она — вся белая, и только голова и правый бок ее — в цвете черном. Те части тела девочки, которые затронула болезнь, черны.

Анфиса отводит от меня печальные глаза и понуро удаляется к грани земли, все ближе и ближе к низким, излучающим мощное сияние, холодным звездам. Я знаю: она направляется к ближайшему созвездию. Оно красиво, и у его подножия, которым служат снега перед линией земного окоема, резвятся борзые. Их великое множество. Все породы борзых вперемежку носятся по засыпанному снегом пространству, но мои глаза выхватывают русских псовых, которых больше всего. Их изящные и грациозные тела, с длинной, развевающейся в воздухе псовиной, взмывают у горизонта и какое-то время парят в ночном небе, а затем опускаются на снег и разгоняются в стремительном беге, чтобы вновь подняться к звездам. К ним — этим борзым и этим звездам — держит путь Анфиса. Там безопасно для нее, я чувствую. Но так одиноко ее душе… и моей… тоже.

Я оглядываюсь назад, в тот противоположный, ставший чужим мир, в который должна вернуться. В нем еще существует зло, погубившее мою борзую. Я должна с ним сразиться — не успокоюсь, пока жива. Я бросаю мысленный вызов этому злу, и оно принимает мой вызов, посылая телепатический ответ. Поединок состоится. В нем столкнутся наши энергии: моя открытая и пылкая душа и его черная, гнилая сущность. Зло будет драться за свою мерзкую шкуру, а я стану биться, чтобы освободить от него свой мир и сделать его прежним: чутким, светлым и родным. Лишь бы понять, как…

Из бездонных глубин моего потрясенного сознания на поверхность выныривает подсказка. Поначалу она покачивается на слабых волнах интуиции в виде мутной пелены тумана над океанской водной рябью — в час, когда солнечные лучи еще не успели полноправно ворваться в мир и провозгласить собой начало нового дня, но их отсвет уже озаряет далекий горизонт. Молочный предрассветный туман; свинцовая с голубизной, океанская рябь; и все это — в алых искорках зари. Туман понемногу стягивается и собирается, образуя над океаном плотный округлый сгусток алого свечения. Сгусток вспыхивает и исчезает, а на его месте я вижу лебедя. Царственная белая птица плывет мне навстречу, освещенная зарей. На стройной шее она высоко держит изумительных очертаний голову, с красивейшими — большими, черными, блестящими, влажными — глазами. Между нами нет препятствий.

Я просыпаюсь на планете, где Анфисы больше нет, но не отчаиваюсь: она — на небесах, и ее ремонтируют. Что это значит? Во мне, точно ребенок в утробе, впервые шевелится слабая надежда. Я уже почти постигаю свою мечту, но очень смутно. Предстоит еще капельку подождать. Мне подскажут, что делать. Благие силы обозначат мою мечту и укажут путь к ее достижению.

Рассудок пытается грубо вмешаться в неподдающиеся его логическому распорядку спонтанные всплески моих чувственных мыслей. Но душа побеждает рассудок. Она мечет в него стрелами чувств, и он, как побитая собака, удаляется на задворки разума. Рассудок оказывается невостребованным, а альтернативой ему становится вера, основанная на любви.

Я осознаю, что верю — верю в нечто невозможное, по человеческим понятиям, но уже ничуть не сомневаюсь в существовании высшего начала, для которого невозможного нет. Оно всесильно, может мне помочь… и поможет! Но как? Я пока не догадываюсь, но чувствую, что скоро догадаюсь…

Первая декада декабря. Выпадает снег. Он обильно устилает землю. Я не могу отвести глаз от снежной белизны покрова и припоминаю сон супруга и его фразу, что вместе с первым снегом к Анфисе придет исцеление. Сладостная, волшебная греза!

Я считаю годы, месяцы, дни, проведенные на земле с Анфисой, и поражаюсь, как их было много, как много было отпущено времени под названием «Счастье» и каким оно оказалось быстротечным. В голову приходит мысль, ножом пронзающая сердце: приставка «Барышня» к имени моей умершей борзой, на которую я согласилась в клубе, с самого начала несла в себе зловещий смысл. Она ограничила продолжительность жизни Анфисы возрастом барышни. Анфиса умерла барышней…

Я ненавижу и проклинаю себя. Раз уж на то пошло, надо было назвать девочку Барыней — Анфисой, а еще лучше Бабушкой — Анфисой. Надо было. Тщетные мозговые усилия — ушедшего уже не вернешь. Тем не менее я продолжаю думать, как исправить ненароком допущенную ошибку, будто от моих дум зависит судьба Анфисы, и история ее жизни еще не окончена…

Наян после смерти любимой сестры перестал бегать. В поле он жмется ко мне. Мы медленно бредем, проваливаясь в глубокий чистый снег. Мои слезы всегда со мной. Они постоянно в боевой готовности и рвутся наружу, когда поблизости нет людей. Сейчас вокруг — ни души, и потоки соленой влаги дают себе волю. Я воздеваю к небу руки и взываю к нему: «Где моя Анфиса? Верни мне Анфису! Фисенька, вернись! Я жду!» Наян слышит имя сестры, поднимает уши и радостно оглядывается по сторонам. Он начинает метаться по полю, высматривая Анфису, и не находит ее…

Обманувшись, кобель с укором и робкой надеждой заглядывает в мои глаза. Я потрясена и даю слово: впредь, как бы трудно ни было, сдерживать эмоции в присутствии Наяна и не волновать кобеля.

После смерти Анфисы супруг печально констатировал, что я не зря возражала относительно вязки постаревшей Айны, не напрасно меня мучили тяжелые предчувствия. Действительно, у стареющих сук чаще рождаются слабые здоровьем щенки. Мой ответ удивляет и радует супруга.

Срывающимся на вопль голосом, точно у меня отбирают ребенка, я заявляю, что настояла бы на этой вязке, если бы время повернулось вспять. Предоставленную мне жизнью возможность познать и полюбить Анфису я воспринимаю как небесную благодать.