Тадеуш Бреза - Валтасаров пир. Лабиринт

Знаменательно высказывание, завершающее эту великолепную книгу. Рассказывая в последних главах о кончине главного догматика — Пия XII, целые десятилетия противившегося всем реформам церкви, и об избрании нового либерального папы — Иоанна XXIII, Бреза приводит суждение одного итальянского театрального режиссера насчет только что избранного главы римско-католического мира:

«Общий замысел роли будет другой, но роль останется той же самой».

Правда, в «Бронзовых вратах», где подводится своего рода итог эпохе Пия XII, подобная фраза звучит еще скорее как предположение. Кажется, что после продолжительного, мрачного и бесславного периода «тоталитарного» правления Пия XII апостольская столица все же пойдет на какие-то существенные внутренние реформы, что церковь эта станет менее догматической, менее отрешенной от конкретных, насущных нужд верующих.

Однако «Лабиринт» Т. Брезы невольно рассеивает подобные надежды. Если в «Бронзовых вратах» автор дал своего рода «общий слепок» церковного ведомства, обозначил его основные контуры, то в «Лабиринте» он исследует работу этого механизма как романист, показывая, насколько медленно, но и неумолимо проворачиваются шестерни и как они, вращаясь, прокатывают по человеку, ломают его жизненные планы.

В «Лабиринте», однажды названном Брезой «беллетристическим дополнением» к «Бронзовым вратам», свою мысль о догматизме церковников писатель выразил по-иному: используя возможности романа, он показал это на конкретной судьбе отдельного человека.

Молодой поляк-католик, историк по профессии, прибывает в римскую курию ходатайствовать за своего отца, консисториального адвоката, подвергшегося несправедливым притеснениям местного епископа. Епископ Гожелинский, желчный, озлобленный человек, возненавидел адвоката, так как тот принадлежал к числу «мягкотелых» — так Гожелинский именовал тех католиков, которые оставались лояльными в отношении новой власти. Своей непримиримостью к «мягкотелым» Гожелинский напоминает другое духовное лицо — приходского священника Споса из «Валтасарова пира».

Центральный персонаж «Лабиринта», хотя он мил, честен, искренен в своем стремлении добиться для отца справедливости, горячего участия и симпатии не вызывает. Он, пожалуй, довольно ординарен как личность. О чем, кстати, говорил и сам Бреза, заметив однажды, что «меньше всего ему импонирует главный герой», позволяющий римской курии «столь долго водить себя за нос». Будь он иным, продолжил свою мысль писатель, «то стукнул бы кулаком по столу или удалился, громко хлопнув дверью, и возвратился на родину через неделю, а я остался бы… без романа».

Замечание Брезы подтверждает, что выбор такого инфантильного героя не случаен, так же как не случайно и то, что он ни разу не назван по имени. Перед нами просто один из тысячи смиренных просителей-пилигримов, прибывающих в апостольскую столицу по личным делам. А он к тому же еще приехал из Польши, «из-за железного занавеса», выражаясь языком представителей римской курии. Значит, он должен быть вдвое, втрое смиреннее, если хочет надеяться на какую-то поддержку в Ватикане.

То, что герой позволяет «столь долго водить себя за нос», как раз и помогло романисту скрупулезно исследовать весь извилистый лабиринт «небесной канцелярии». Центр тяжести в книге как бы перемещается с героя на сам объект — Ватикан, который оказывается своего рода «действующим лицом» произведения. Примечательно, как в связи с этим автор искал заглавие, наиболее емко выражающее идею вещи. В периодике публиковавшийся с продолжением роман назывался «Миссия». Потом, стремясь подчеркнуть, что его больше занимает сама ватиканская бюрократическая машина, которая, по словам Брезы, «служит прообразом всех настолько же гигантских и отчужденных от человека учреждений», писатель в отдельном издании озаглавил книгу «Ведомство». И, наконец, для русского перевода предложил более выразительный вариант — «Лабиринт».

Объяснение подобному символу — в тексте романа. «Римская курия, — говорит поляку-просителю один из высоких отцов церкви, удостоивший его аудиенции, — это лабиринт. Механизм с сотней, с тысячей неизвестных». Подробно, день за днем прослеживает автор скитания героя по бесконечным коридорам ватиканского лабиринта, повергая его из одной крайности в другую — от разочарования к надежде, от радости — к полному отчаянию, сталкивая его с самыми разными людьми, занимающими различные посты на иерархической лестнице.

Вот старый друг отца героя — Кампилли — его однокашник по «Сан Аполлинаре» — римской юридической школе, которую они некогда вместе кончали. Ныне Кампилли один из адвокатов Священной Роты — ватиканского трибунала. Отлично знающий свое дело юрист, он, в отличие от молодого поляка, давно постиг все тонкости папского ведомства. В его лице ходатай из Польши, казалось бы, обретает надежного, опытного советчика. Но Кампилли — это старый, хитрый лис, который вовсе не собирается рисковать своим положением, своей безупречной в глазах курии репутацией. Кампилли — человек-флюгер. Его отношение к сыну давнего друга определяется не душевным расположением, а тем, как продвигается мемориал, поданный молодым поляком, по незримым бюрократическим инстанциям «небесной канцелярии». Вот другой былой отцовский приятель, де Вос, — милый, отзывчивый старик. Наконец, вежливый, корректный монсиньор Риго, один из высших «функционеров» Священной Роты.

Все они как будто по-своему принимают большее или меньшее участие в молодом поляке, выслушивают его, направляют, дают советы. И вместе с тем как бы образуют единый, замкнутый круг, в пределы которого герой никак не может пробиться. Любопытная деталь, связанная со всем замыслом романа: проситель из Польши наряду с хлопотами по отцовскому делу намерен заняться историческими разысканиями в ватиканской библиотеке. Ведь он историк в области права. И ему хочется найти здесь документальное подтверждение своей гипотезе о происхождении названия Священной Роты. Правда, герою так и не удается по-настоящему изучить этот вопрос. (Святые отцы, полные недоверия к поляку-католику, довольно скоро лишают его доступа к рукописям.) И все же он успевает установить, что «Рота» означает «круг», который изображен на самых старых оттисках печати, сохранившихся на отдельных документах священного трибунала, а вовсе не некий вращающийся пюпитр для бумаг и папок, призванный облегчать работу членов Роты, как утверждал это официальный ватиканский историк. На первый взгляд как будто чисто академического свойства вопрос. Однако в сложной образно-смысловой структуре романа — это важная деталь. Замкнутый круг, как эмблема высшей судебной инстанции в папском государстве, пороги которой тщетно обивает молодой поляк-проситель, приобретает довольно мрачный смысл, если учесть еще, что итальянское слово «рота» в далеком прошлом имело также и другое значение: так назывался круг, на котором инквизиторы истязали свои жертвы, добиваясь от них необходимых признаний во всевозможных «ересях». Надо думать, перед автором «Пира в доме Левия» маячил грозный призрак именно такого «круга», когда священный трибунал допытывался, как он посмел на картине религиозного содержания «намалевать шутов, пьяниц, собак и прочую мерзость».