Светлана Замлелова - Исход

И вот этого тишайшего и способнейшего отрока бесы в образе семинаристов, развращённых от избытка и довольствия в домах отцов своих, бивали по временам, а однажды столкнули в пруд, чему зело потешались. Когда же после семинарии поступил будущий подвижник в Академию, то и здесь нечистый дух не оставил его в покое, наущая руководство изгнать способнейшего студента. И тут преуспел нечистый дух, по наущению которого отчислили с курса благочестивого юношу и бросили законоучителем в кадетский корпус. Но не прошло и нескольких лет, как тот же дух вновь добрался до несчастного, сподвигнув на сей раз новых начальников отправить молодого учителя в Троицкую Лавру к митрополиту, прося последнего освидетельствовать преподавателя на предмет душевной болезни. Юноша, впрочем, скоро догадался, зачем направлен был в Лавру – яко не в полном уме сущий. И на разные странные вопросы, предлагаемые митрополитом, постарался отвечать ясно и просто, не вкладывая душу.

И тут впервые нечистый дух отступил, и сила ангельская взяла верх – митрополит сжалился над несчастным и не стал призывать врача, вынеся собственное суждение о вполне здоровом разуме испытуемого. И даже напоследок митрополит сказал будто бы: «Я желал бы, чтобы все мои старцы пребывали в таковом разуме». Вскоре затем совершился постриг, когда и явлен был наконец-то миру инок Иегудиил, отправленный митрополитом в маленький заштатный монастырь. Впрочем, для отца Иегудиила здесь был настоящий рай. Только тут он смог отвести душу и, не возбуждая ничьих подозрений в умалишённости, обрушиться на масонов и сектантов, взывая к подлинному аскетизму.

Нужно отдать должное отцу Иегудиилу: как аскет он был непревзойдён среди современников. Продолжая носить вериги и власяницу, спал он на голых досках. В пищу он принимал только суп, сваренный особым способом. Собственно, и супом-то это кушанье называлось, скорее, условно, поскольку приготовлялось из двух компонентов: кипятка и лампадного масла. И лишь по праздникам позволял себе постник вкусить до двух ломтиков какой-нибудь засоленной рыбы.

Как водится, слава о подвигах нового аскета стала расходиться кругами от заштатного монастыря. И в монастырь направил стопы свои тот самый род, что, как известно, ищет знамения, чуда и благолепия. Заштатный монастырь оживился. Паломники дружно несли кто лепты, а кто и немалые вклады. Стали заглядывать и вельможи, один из которых, как раз таки ратовавший за возрождение духовной жизни, нашёл уместным представить отца Иегудиила самому Государю. Нелепая мысль эта зародилась в вельможной голове после проповеди аскета и постника.

Взошёл на амвон отец Иегудиил бледный, с ввалившейся грудью, но горящими глазами, пахнущий лампадным маслом и позвякивающий веригами. Взошёл и сказал глухим голосом:

– Трезвитесь! Блажен, кто возьмёт меры осторожности! Грядёт всемирная прелесть и всегубительный пароль! Скопище разбойническое под именем христианским, выдавая прелесть и обман за истину, силясь разрушить все религии, устройства государственные, испровергнуть власти властями, ввести всякие новости и разлить всюду дух революционный, чтобы всем всё христианское омерзить и заставить всех принять единое царство единого какого-то царя-самозванца. Имущие разум Божий, ясно то зрят и неутешно рыдают…

А потом были другие проповеди: о масонах, о революции, о числе 666… И проникнувшийся духом ратоборства вельможа решил доложить о новом праведнике Государю. Государь выслушал вельможу и согласился взглянуть на праведника. Тотчас послали за отцом Иегудиилом, и через несколько дней он был уже в Петербурге.

Государю понравилась эта искренность, эта страстность, эта непосредственность… «Quelle croyance naïve [8] «Какая искренняя вера…» (фр.) … – говорил он своим близким. – Я люблю слушать этот… vox populi [9] Глас народа (лат.) …» Пока же Государь слушал этот народный глас в лице игумена Иегудиила, последний вошёл в Петербурге в большую моду. Сначала на него смотрели как на диковину. Страсть, с которой он изобличал грешников и злоумышленников, производила известное впечатление и даже, по всей видимости, завораживала. Так что и Государь находился под влиянием этой чарующей убеждённости.

Но, как известно, мода – вещь переменчивая. А поскольку отец Иегудиил ничем, кроме как «всегубительным паролем», не мог угостить публику, то и публика скоро начала зевать и разбредаться, привыкнув к иегудииловым филиппикам. Государь, которому Иегудиил повадился писать письма с требованиями «разогнать», «отдалить», «выслать», тоже заскучал и даже сказал однажды: «Что за болван, право!..»

Осталось, впрочем, несколько верных, примкнувших к подвижнику не моды ради, но покорившись силе проповеди, сочтя проповедника учителем истины и светильником веры. Эти-то верные и не покинули отца Иегудиила и после того, как из Петербурга его отправили в соседнюю губернию наместничать в своём заштатном монастыре. Верные стали наезжать в монастырь, подолгу живать в окрестностях и, само собой, жертвовать на благоустройство. Среди верных оказалась тогда и матушка Елпидифора, прозывавшаяся в те времена девицей Евдокией Павловной. Девица Евдокия была из богатой фамилии, и многие женихи наперебой искали её руки и сердца. Но с юности возлюбила она благочестие и ни о чём другом не помышляла как только об «ангельском чине». Семья девицы Евдокии слыла исключительно религиозной. А маменька, хоть и была фрейлиной Её Императорского Величества, щедро жертвовала на храмы и приюты, любила беседовать со странниками, а церковные службы не пропускала разве что по немощи велией. Но юная Евдокия с присущим юности максимализмом только усмехалась про себя такого рода религиозности. Ей представлялось, что истинная любовь к Богу возможна лишь при полнейшем самоотречении. Отец же Иегудиил, носивший вериги и власяницу, обладавший незаживающими фурункулами, выдаваемыми за верижные язвы, поразил её девичье воображение. Перед ней был живой пример аскетизма и святости. Правда, вернувшись из Петербурга, пример этот несколько приуныл, потому что после столичной жизни вновь вынужден был заниматься дровами, старухами и прочими дрязгами. Но вскоре он пообвык и даже нашёл своё предназначение в благоустройстве и украшательстве обители. Благо, верные не скупились, и средств отпускали довольно и на строительство, и на одеяния, и даже на лошадей. И, сам того не замечая, отец Иегудиил, продолжая держать строгий пост, как-то пообмяк и расплылся. Глаза его уже не источали огня, глухой голос не звучал набатом. Прекратились видения, и сны более не смущали душу. Даже «всегубителный пароль» как-то померк и отошёл на второй план. И если раньше, бывало, отец Иегудиил склонен был всё происходящее вокруг, а с ним самим особенно, объяснять вмешательством высших сил, а всякую новую встречу толковать как явление ангельское или святых Божиих, то теперь перестал различать вмешательство Провидения в земные дела. Теперь он копался в саду, переругивался с подчинёнными, иных, случалось, бивал по камилавкам. Правда, после всегда опускал в сбитые камилавки по пятидесяти, а то и по ста рублей.