Светлана Замлелова - Исход

Так он и сидел, не зажигая света: с чашкой чая перед камином. Те несколько поленьев, что разожгла Татьяна, скоро начали прогорать. Почерневшее дерево словно всосало в себя огонь, растекавшийся по головням рыжими пятнами. Иногда огонь высовывался, как будто для того, чтобы удостовериться, в комнате ли Искрицкий. Но потом снова прятался, и снова рыжие пятна проступали на обуглившихся поленьях. В конце концов Аполлинарий Матвеевич поставил на столик чашку и замер перед мерцающим камином. И непонятно было: спит ли он или о чём-то думает.

Когда же наутро Татьяна принесла завтрак, Искрицкий уже сидел у письменного стола, погрузившись в чтение. Он уже понял, что если бы вчера хотя бы взялся за чтение, то не волновался бы и не думал Бог знает о чём перед камином. Ведь Ольгино письмо начиналось словами: «Дорогой мой, самый мой дорогой Аполлинарий Матвеевич! Последние три дня стали, наверное, самыми счастливыми в моей жизни. Уже три дня, как мы в Архангельске, а скоро отправимся в Петербург. Я же всё думаю о том, каким разным может быть счастье: сидеть под солнцем на берегу моря и видеть мир, каким он был во дни творения, или сидеть в невероятно ветренном, холодном Архангельске в провинциальной гостинице – оказывается, и то, и другое может делать человека счастливым. Тот, кто будучи здоровым и сытым, чувствует себя несчастным, попросту скучает.

Но лучше я расскажу обо всём по порядку с того самого времени, как мы впервые заметили землю, а точнее – розоватые неподвижные облачка. Итак, возвращаюсь назад.

Штурман, первым разглядев землю, упорно молчал. Я тоже решила молчать, потому что хотела понять, почему молчит штурман. Так мы и молчали вдвоём, пока Земсков, рассматривавший SO то из-под ладони, то в бинокль, вдруг сказал, обращаясь к штурману:

– Так ведь это ж…

Штурман, сдержанно улыбаясь, но при этом страшно довольный, что было видно по глазам, едва кивнул. И только тогда Земсков позволил себе договорить:

– …земля!..

Тут уж все принялись смотреть на SO. Признаться, я ждала, что, заметив землю, все мы начнём плясать и кричать от радости. Но, видно, за два месяца прогулок по льдинам все устали и сделались осторожны. Сколько раз нам казалось, что мы видим землю. Сколько раз появлялись перед нами такие же точно облака, с тою лишь разницей, что стоило кому-нибудь крикнуть: “Земля!”, как в скором времени облака таяли, и ничего, кроме ропаков на горизонте не оставалось. И постепенно все мы стали крайне недоверчивы к разным видениям. И пусть на сей раз очередная земля не исчезла из виду с переменой ветра, думаю, никто из нас не сможет по-настоящему обрадоваться, пока не увидит остров на расстоянии нескольких саженей. Кажется, нам не столько хотелось попасть на эту землю, сколько убедиться, что она существует. Штурман сказал, чтобы мы не обольщались добраться до острова за пару дней.

– Тут миль шестьдесят, – пояснил он. – А ещё течения… как приливное, так и отливное… Так что… Добраться туда будет не просто.

– Тогда давайте больше не ставить палатки, – предложил Макаров.

– Смысл?

– Возни меньше, – ответил штурману Макаров и с ненавистью посмотрел на палатку. – Меньше будем дрыхнуть, трескать и бекасов ловить. Быстрее пойдём.

Все согласились с Макаровым и заговорили одновременно:

– Верно!

– Надо быстрее идти, хватит, и правда, бекасов ловить…

– Да времени на палатку жаль…

Штурман слегка усмехнулся:

– “Трескать” нам и в самом деле скоро нечего будет…

– Тем более!.. Быстрее нужно двигаться…

Штурман не стал возражать, однако, смотрел на нас как на малых ребят. Было видно, что он не верит в нашу решимость исполнить своё намерение. Сам-то он, кажется мне, готов идти без отдыха, сколько потребуется. А мы только мешаем продвигаться ему вперёд. Когда я думаю, что штурман в одиночку намеревался совершить этот переход, мне делается страшно – человеку это не под силу. Но в то же время я уверена: он прошёл бы быстрее, потому что ему пришлось не просто идти, но и тащить всех нас. Сколько раз я наблюдала, как измученная переходом и недоеданием команда была не в силах двинуться с места, а штурман, исполненный решимости и энергии, смотрел на нас как на презренных слабаков. Ни разу и ничем он не выдал усталости или недовольства. Казалось, он недоволен только одним: что эти ленивые мулы, то есть все мы, не в состоянии мыслить и действовать хотя бы вполовину как сам штурман.

Итак, решив продвигаться быстрее и не разбивать палатку, мы на другой же день обнаружили, что оказались дальше от острова, чем были вчера. Всё-таки наступившее лето ощущалось даже в наших широтах: лёд под нами постоянно подтаивал, снег стал удручающе рыхлым и липким, сверху нас поливал дождичек, а полыньи образовывались и разводились прямо на глазах. Лёд как будто проснулся или ожил и пришёл в движение. Нам всегда было досадно, что мы перемещаемся так медленно, но после того, как мы увидели остров, каждая задержка в пути, будь то липкий снег, майны или отливное течение, стали видеться нам проделками злых сил. И это особенно пугало и злило. Команда тоже как будто проснулась и обнаружила, что тюленей, чаек, нырков и глупышей стало заметно больше. После того, как штурман сказал, что трескать скоро будет нечего, мы начали трескать свежее тюленье мясо и о голоде вовсе забыли. Но, однако, от вожделенного острова нас относило всё дальше. Палатку пришлось достать, но, к счастью, это не вызвало ни в ком уныния. Все, напротив, подбадривали друг друга разговорами о твёрдой почве и о том, что первым же нашим делом на острове станет баня. В самом деле, на физиономии наши просто не было сил смотреть – все были похожи на какие-то немытые горшки. А наша одежда – это просто тюфяки из ночлежек – просоленные и напичканные “бекасами”. Баня и стирка были главной нашей мечтой в то время. Штурман тогда говорил, что если бросить наши рубашки на лёд, они расползутся в разные стороны. Хотела бы я посмотреть на это ужасное зрелище, тем более, не сомневаюсь, что именно так оно и было бы.

Но все тогдашние неудобства и недовольства оказались сущими пустяками по сравнению с тем, что ждало впереди. Мало того, что мы продолжали топтаться на месте – дул S, а течением нас относило от острова, Михайлов и Кротов – два самых беспомощных человека в нашей компании – умудрились, переправляясь через полынью, в который уже раз перевернуться. Их, конечно, сразу вытащили, но вещи… Хуже всего было то, что в результате купания утонула винтовка.

Узнавший о происшествии штурман вышел из себя, так что я думала, он отправит бедных Михайлова и Кротова следом за утонувшей винтовкой. Мы ещё раз прослушали, что все мы – разгильдяи, лодыри, тупые мулы, и что наши “бекасы” гораздо сообразительнее и проворнее нас самих, потому что “бекасы” ни за что не утопили бы оружие, при помощи которого добывают себе пищу. Потом, воздев руки к небу, штурман вопрошал, кто надоумил нас отправиться в Арктику, какой злой гений внушил нам эту нелепую мысль. Оказалось, что, по наблюдениям штурмана, самое большее, на что каждый из нас может рассчитывать – это быть пастухом. Все мы – все девять пастухов – слушали штурмана молча, как будто он читал нам лекцию по философии. И если бы у нас оказались при себе тетради, мы бы наверняка записывали за ним. Каждый оставался на том месте, где застал его голос штурмана – я стояла рядом со своим возком, Раев упирался коленом в ящик с провизией, Земсков сидел на снегу… Не знаю, кто о чём думал, но я пыталась вообразить, что ждало бы меня, утопи я секстан. Уверена, что не одной мне штурман внушает благоговейный ужас, так что наверняка все думали примерно о том же.