Светлана Замлелова - Исход

Мы прошли вёрст, наверное, десять, когда вдруг заметили обход – майна закончилась, можно было обойти её и двигаться дальше. Заторопились обратно. Особенно торопился Сварчевский – уж очень ему хотелось сообщить штурману о найденном обходе. Он устремился вперёд, да так быстро, что мы еле поспевали за ним. Когда мы вышли на поиски, нам то и дело попадались каналы, перебираться через которые следует с большой осторожностью. На лыжах это делать проще и ловчее, но мы трое – никудышные лыжники. Поэтому приходилось попросту перепрыгивать или прибегать к помощи мелких льдин, что довольно опасно. И уж торопиться здесь нельзя ни в коем случае. Но обратный путь Сварчевский решил преодолеть вприпрыжку, и сколько мы с Шадриным ни кричали ему, чтобы был осторожен, он оставался глух. И вот в какой-то момент, когда Сварчевский запрыгнул на маленькую льдину, чтобы затем соскочить с неё на берег, льдина перевернулась, и Сварчевский оказался в воде. Вообще-то эти купания случаются не так уж редко. Ощущения, конечно, чудовищные. Вылезши на берег, следует немедленно отжать одежду и торопиться к огню. Но когда мы подскочили к воде, куда на наших глазах упал Сварчевский, там его не оказалось.

В первую секунду мы остолбенели, ведь мы оба видели, как он только что упал с перевернувшейся льдины в воду, и бросились как раз для того, чтобы помочь ему выбраться. Но перед нами была вода, была маленькая льдина, на которую запрыгнул Сварчевский. Но самого Сварчевского не было. Не было и винтовки, которая оставалась при нём.

Мы стояли, молча заглядывали в воду и раздумывали, что же теперь делать. След Сварчевского обрывался перед каналом, дальше никаких следов не было. Мы видели, как он упал в воду. Но утонуть, не попытавшись выбраться, он не мог. Тем более мы почти сразу подбежали, чтобы помочь ему.

Мы ещё постояли над водой и решили отправиться к палатке. Штурман уже вернулся и, мрачный, рассказывал, что на O обхода они не видели – слишком большая полынья – и, возможно, придётся идти дальше.

– Что у вас? – спросил он, как только мы подошли.

– Нашли обход, – доложил Шадрин, – но потеряли Сварчевского.

– Как так? – нахмурился штурман.

Мы рассказали, чему стали свидетелями.

– Значит, вёрст десять? – задумался штурман. – Неплохо… Но сначала Сварчевский.

Впятером – мы с Шадриным и тройка штурмана – отправились на SSW. Прошли весь наш недавний путь и снова оказались возле канала, куда упал Сварчевский. Ветра и снега не было, так что все следы сохранялись нетронутыми. И теперь уже впятером мы стояли над каналом и смотрели в тёмную воду.

Наконец помрачневший и даже изменившийся штурман сказал:

– Н-да… Майская ночь, или Утопленница…

Кротов, один из тех матросов, что ходил со штурманом, пробормотал:

– Чертовщина какая-то…

– Никакой чертовщины, – отрезал штурман. – И чтобы я про чертей больше не слышал… Всё, что можно предположить – это разрыв сердца в ледяной воде. А на сердце он, кстати, жаловался… Что ж, стоит, пожалуй, задержаться на пару дней – сам не знаю, зачем… Если вы говорите, что видели, как он падал, то ему некуда деться… Надежды, что он жив, нет никакой…

Мы вернулись к палатке уже вечером. Сварчевский утонул – в том не было никаких сомнений. Но это была первая смерть за время нашего плавания – переход через льды я тоже отношу к плаванию. И нам не просто было жаль Сварчевского, смерть его подействовала на нас удручающе. Все мы как будто почувствовали, что началась новая глава в книге нашей кочевой жизни.

Штурман всё-таки решил задержаться. Наверное, для успокоения совести. С той же целью мы два дня бродили вокруг палатки и, по примеру штурмана, свистели, кричали и даже стреляли. На второй день штурман, Раев и Земсков на лыжах отправились на SSW. Вскоре они вернулись и рассказали, что обход сохранился, а о Сварчевском, само собой, не было ни слуху, ни духу. На третий день мы снялись со стоянки, оставив ещё один каяк.

Когда же наконец мы обошли нашу майну, то вдруг поняли, что дорога изменилась – торосов и ропаков меньше не стало, зато всё чаще стали попадаться полыньи, а нам всё чаще приходилось обращаться к каякам. Каяки неплохо держались на плаву и почти не пропускали воду, зато мы сами не очень-то хорошо держались в каяках, и не раз, выбираясь на берег, кто-нибудь оказывался в воде, навлекая на себя проклятия штурмана. Когда же Михайлов с Кротовым – по-моему, два самых неуклюжих человека на “Княгине Ольге” – умудрились перевернуться вместе с каяком, утопив двустволку, винтовку и печку, штурман пришёл в настоящее бешенство. Он кричал, что такие ротозеи должны сидеть дома и ковыряться в земле; что он возблагодарит Бога, когда избавится от нашего общества; и что, наконец, утопившие печку – это преступники, а все мы – ленивые мулы. Кажется, он высказал всё, что думал о нас. По его мнению, никого из нашей группы не волнует забота о хлебе насущном, о том, как выжить самим и поддержать других.

– Беспримерное отсутствие сообразительности и предприимчивости! – бросил он нам. – Беспримерное!..

Хуже всего, что он прав. Все мы, как дети или птенцы, плетёмся за штурманом и смотрим ему в рот. И если бы он, не дай Бог, исчез, мы бы сгинули разом. Штурман тащит не только первые нарты, но и всех нас, думая за каждого и о каждом. И если бы не его энергия и воля, мы бы и шагу не сделали.

По-моему, все это отлично понимают, а потому и не обижаются на штурмана. К тому же гибель Сварчевского потрясла его больше нашего, а с утонувшей печкой мы опять несколько дней жевали сухари, заедая их льдом. Пока – опять же! – штурман вместе с Раевым не соорудили новую печку.

К концу мая мы дотащились до новой полыньи, ни обойти, ни переплыть которую казалось невозможным. Ко всему прочему, мы уже пару недель не видели солнца – небо затянуто и днём, и ночью. А это значит, что мы понятия не имеем, где находимся. Приборы лежат у меня в нартах мёртвым грузом. Да ещё и глаза продолжают болеть, так что едва ли можно было бы воспользоваться секстаном.

А ещё к концу мая заметно поубавилось сухарей. Сил тоже у всех заметно поубавилось. Единственная радость: нарты стали легче. Зато у Фау так разболелись ноги, что его, кажется, тоже скоро придётся укладывать на нарты.

Господи! Люди, которые живут на твёрдой земле, не понимают своего счастья! Чего бы я не дала сейчас, чтобы почувствовать под ногами землю, а не вечно плывущий куда-то лёд. Правда, у меня ничего нет. Но это уже другой вопрос.

А ещё я думаю, что если мы всё же доплетёмся до вожделенной земли, то я обязательно отправлюсь к Азовскому морю. Боже мой, что это за море! Какое тёплое, тихое, ласковое море. Если и не в Бердянск, где меня все знают и где мне было бы трудно поселиться, то в любой другой город. Всю оставшуюся жизнь я буду наслаждаться тёплым морем и солнцем, а ещё черешней, абрикосами и виноградом. И как же я ненавижу бульон Скорикова, лёд и холодную воду. И вообще всё холодное. И как только я оказалась в этом аду, в этом царстве вечного оцепенения?..