Светлана Замлелова - Исход

Никак мы не могли расстаться!

Нарты у нас огромные, на каждых по десяти пудов весу. И только у меня свои маленькие нарты, почти саночки. Они были и раньше на шхуне, и вот в самый последний момент штурман заявил, что я “головой отвечаю за приборы”, и пояснил, что мне придётся везти отдельно от всех приборы, кое-какие инструменты и посуду. Уверена, что дело, конечно, не в приборах и не в моей голове. Просто штурман не допускает и мысли, что я потащу нарты наравне со всеми. Что ж, это очень трогательно и, пожалуй, разумно. В конце концов, нечего и обсуждать, что устану я раньше остальных, и тогда придётся тащить ещё и меня. Это, конечно, не десять пудов, но всё же дополнительный вес.

Окончательно с остающимися мы расстались только через неделю. Продвигались мы очень медленно, никто, похоже, этого не ожидал. Зато со шхуны всё это время кто-нибудь приходил к нам в сопровождении собак – то с горячим обедом, а то и с бутылкой шампанского. Шампанское капитан прислал с Музалевским и Немтиновым. И все мы выпили понемногу за здоровье капитана.

Но за первую неделю перехода мы все устали так, как ещё никогда не уставали на шхуне. Нарты действительно оказались непомерно тяжёлыми, путь – непроходимым, мы только и вынуждены продираться сквозь ропаки и торосы. Ночуем мы все в одной палатке, забираясь каждый в две малицы – одну натягивая на себя обычным способом, а другую – на ноги. Некоторые залезают в малицы парами, так, говорят, намного теплее, хотя и неудобно. Налетающий время от времени ветер полощет нашу палатку, как заправская прачка порты в корыте с водой. Палатка продувается насквозь, и ветром нам надувает настоящие сугробы. Вскоре после нашего ухода со шхуны поднялась сильнейшая метель. Ничего страшнее и тоскливее здешних ветров я в жизни не видывала. Сила ветра такова, что устоять на ногах почти невозможно, к тому же вой поднимается страшный, как будто воет живое существо. Всё это продолжалось три дня, и три дня мы просидели в палатке, поскольку идти было нельзя. Когда же ветер стих и выглянуло солнце, выяснилось, что нас отнесло на N. А это значит, что мы продвинулись на несколько вёрст. Выяснилось и ещё кое-что: трое матросов – Пеньевской, Корнеев и Балякин – решили вернуться на шхуну. Оказывается, они были уверены, что через неделю наше путешествие будет окончено. Но вот миновало две недели, а мыс Флора не показывается. Вероятно, такое впечатление внушил им капитан, когда говорил о непродолжительности нашего похода. И хоть штурман и спорил с ним при всех, доказывая, что переход займёт больше времени, кое-кто был уверен в правоте капитана. Убедившись теперь, что капитан ошибался, они поняли и другое: пьесу, предложенную штурманом, разыграть они не смогут. Так что теперь нас осталось десять человек. Ещё два каяка отправили на шхуну с вернувшимися – тащить лишний груз штурман назвал “слишком большой роскошью”.

И всё равно тянуть лямку стало тяжелее. Зато и провианта осталось больше. Я нисколько не осуждаю вернувшихся, я бы и сама с удовольствием вернулась, но…

Чтобы понять их, достаточно представить наш день: в 7 утра мы встаём и кое-как завтракаем. Примерно в 9 снимаемся и до 2 вязнем в снегу, пробираясь через торосы. Нарты то и дело ломаются, и приходится их чинить. В 2 мы обедаем наскоро и снова идём часов до 7 вечера, когда разбиваем палатку и принимаемся за ужин. Едим мы консервированное мясо или суп из сухого бульона Скорикова, который варим на морской воде. Если бы Вы отведали этого кушанья, Вас наверняка бы стошнило. Прибавьте к этому намокшие за день пимы, запахи и грязь, которую невозможно смыть. А ещё метель или мороз, или просто пасмурная погода… Однако у нас довольно быстро закончился жир, на котором мы готовили, и пришлось есть сухари, заедая их льдом, не очень-то подходящим для утоления жажды. Словом, несложно представить себе чувства и ход мыслей тех, кто вернулся на “Княгиню Ольгу”.

К началу мая к этим наваждениям прибавилось ещё одно – глазная болезнь. Солнца стало больше, но снега не убавилось. И вот от яркого, бесконечного, вездесущего снега начали болеть и слезиться глаза. Нужны были специальные очки, и у нас вроде бы были такие очки, сделанные Музалевским ещё на “Княгине Ольге”. Но оказалось, что это волшебные очки, потому что, надев их, мы начинали спотыкаться и падать. В очках кружилась голова, земля уходила из-под ног, и вообще казалось, что мир переворачивается. Раз начав болеть, глаза болели при солнце и без солнца. И если проходила резь, то оставалась пелена, от которой невозможно было избавиться. И тогда мы шли молча, с закрытыми глазами, шаг за шагом продвигаясь к S, набирая начавший подтаивать снег в отяжелевшие пимы. Мокрые ноги стынут, спину ломит, глаза невозможно открыть из-за невыносимой рези. Слёзы, текущие непроизвольно, оставляют на закоптелых наших физиономиях светлые дорожки, отчего каждый из нас стал похож на Пьеро.

И вот я начала думать, что все эти люди, идущие рядом со мной, идут домой. Дома у них тепло, есть баня и хлеб, есть даже горячий чай, а может быть, и кофе со свежими сливками. А куда иду я? Ради чего я тяну эту лямку, переставляю мокрые, стылые ноги и не могу смотреть вокруг себя широко раскрытыми глазами? Чем увенчаются все мои мучения? Но как-то меня посетила мысль: вовсе необязательно идти куда-то, можно идти откуда-то. И стремиться можно не только к чему-то, но и от чего-то. Главное – не оборачиваться.

От этой мысли немного полегчало. А на следующий день мы вышли к большой полынье, где к тому же встретились нам тюлени. Так что наше холодное и полуголодное существование закончилось счастливо для нас, но, правда, несчастливо для тюленей. Горячий обед и чай всем подняли настроение. Опьянев слегка от сытной еды, мы даже попытались что-то спеть, но быстро свалились и уснули.

К середине мая мы, к ужасу своему, обнаружили, что переход наш длится уже месяц, а никакой земли нигде поблизости не видно. К этому времени мы вышли к огромной полынье, переправиться через которую было невозможно по причине прибившейся к противоположному берегу шуги, которая не дала бы нам высадиться из каяков, а то ещё и порезала бы лодки. Поэтому нужно было обойти эту полынью, но оказалось, что тянется она на многие мили на SSW и O. Штурман отправил трёх человек, в том числе и меня, в одну сторону, ещё двух, с которыми пошёл сам, – в другую, остальным же велел сидеть возле палатки. Мы разделились. Вместе со Сварчевским и Шадриным я пошла на SSW. Среди тех, кто остался в палатке, был Фау, у которого так болят ноги, что он не то что нарты не может тащить, а и сам еле тащится. Все сошлись, что у него ревматизм, но как с этим быть, никто не знает. Задача оставшихся в палатке была в том, чтобы сохранять вещи и, если понадобится, подавать ушедшим сигналы – служить маяком.