Джером Чарин - Смуглая дама из Белоруссии

Я было возликовал:

— Ура, ура, Фейгеле дает сдачи!

А потом испугался. А ну как она сбросит его с крыши? В конце концов, я тут тоже замешан. Прежде я за нее заступился, теперь она за меня. И я поспешил на крышу. Фейгеле уже испарилась, а вот ноги Хайми торчали из оранжевого короба, до краев наполненного конским навозом. Я так смеялся, что пришлось на минутку присесть и отдышаться.

— Помогите, помогите! — кричал Хайми; наконец ему удалось выбраться.

— Что, Хайми, отведал собственных боеприпасов?

Не говоря ни слова, он направился на соседнюю крышу.

Я запер дверь на засов, забаррикадировал ее комодом и стал ждать появления Кинг-Конга. Сдаваться я не собирался. Я провел верхом на комоде полдня, прислушиваясь к шагам в коридоре, как какой-нибудь спятивший шпион. Потом уронил голову и заснул. Мы с Фейгеле играли на крыше, будто бы мы птицы. Она все махала, махала руками, а потом вдруг — раз! — взмыла в воздух и полетела. Взлетела над крышей, а я, сложив ладони рупором, стал звать, чтобы она вернулась. «Фейгеле, Фейгеле, спускайся. Люди не могут летать. Спускайся, а то упадешь». Но она забирала все выше и выше. Необходимо было каким-то образом ее вернуть, и я, как сумасшедший, замолотил руками по воздуху и, хотите верьте, хотите нет, тоже полетел. До чего же чудесно парить в воздухе! Умей люди летать, они бы только и делали, что летали. Полеты не могли наскучить. Я легко, без усилий, двигал руками вверх-вниз, устремляясь за Фейгеле. «Фейгеле, — звал я, — подожди». Но никак не мог ее догнать. А потом мои руки налились тяжестью, и меня закружило. Как ни бил я руками, удержаться в воздухе не удавалось. Но даже когда рухнул, я подумал про себя: «Ну и пусть, зато я летал!» До меня доносились чьи-то крики. В коридоре стоял Кинг-Конг и колотил в мою дверь.

— А ну пусти! Видел, что эта идиотка сотворила с моим сыном? А все ты виноват!

Он попытался высадить дверь плечом, но я не дрогнул. Впервые за долгое время меня не мучила совесть за то, что я не на войне. Черт с ними, с немцами; у меня здесь своя война.

— Говорю тебе, — вопил Кинг-Конг, — хочешь дожить до завтра, подпиши ходатайство… Хорошо, боишься выйти, суну тебе его под дверь. Подпиши, и я уйду.

Ходатайство я немедленно изорвал в клочки. И с дьявольской ухмылкой просунул их обратно в щель. Слышно было, как Кинг-Конг за дверью рухнул на колени. Должно быть, пытался собрать обрывки. Мне показалось, что он плачет.

— Теперь тебе не выйти из этой комнаты до конца твоих дней. А попробуешь выйти — разорву на куски. И никто тебя не спасет. Я буду тебя сторожить.

И он ушел к себе на этаж.

По счастью, у меня в нижнем ящике комода было припасено семь консервных банок с тунцом, иначе бы я умер от голода. Прошло три дня. Я хотел позвать на помощь миссис Геллер, но Фейгеле ни разу не проходила мимо моего окна. Думал предложить Кинг-Конгу перемирие, но понимал, что ничего не выйдет. Оставалось всего две банки с тунцом. И тут, на четвертый день моей осады, после полудня, в дверь постучали. Кто-то звал: «Мэнни, открывай», — и это был не Кинг-Конг.

— Фил? — спросил я, приложив ухо к двери. — Это ты?

— А кого, черт возьми, ты ждал? Открывай же, ну.

Футболка на Филе была грязная, а сам он выглядел так, словно неделю не спал. Но я все равно его обнял, очень уж ему обрадовался. Мне не терпелось рассказать ему о Фейгеле, об осаде и всем остальном, но он от меня отмахнулся:

— Прошу, Мэнни, дай мне передохнуть. Я четыре дня на ногах.

Я проводил его к кровати. Он снял ботинки и поставил их на подоконник. Каблуки и подметки были сбиты, ступни почернели от грязи. Надо было дать ему поспать, но я жаждал объяснений.

— Фил, — спросил я, — что стряслось? Почему ты вернулся из Нового Орлеана?

Он поскреб ступни и промолчал.

— Так что? — повторил я, предвкушая рассказ о его похождениях.

Но Фил лишь кисло на меня посмотрел и почесал живот.

— Есть хочется, — сказал он. — Не даешь спать, дай хотя бы поесть.

И я скормил Филу последнюю банку с тунцом. Не прошло и минуты, как банка была опустошена. Он облизал замасленные пальцы, посмотрел на меня опухшими глазами и отвернулся.

— Мэнни, — сказал он, глядя в стену, — когда я приехал в Новый Орлеан, в первый же день этот парень с девчонкой подловили меня позади бара и загребли мои бумажник и часы. Девчонка хотела еще снять с меня штаны с рубашкой, но я упросил парня их не забирать. Я две ночи спал на улице и даже попал в тюрьму за бродяжничество. Не хочу вспоминать! В армии и то будет лучше, Мэнни.

— Фил, а что ж ты мне такие письма писал?

— А, — сказал он, — все я наврал. Думал, может, удастся тебя выманить. Мне так худо было одному, Мэнни. А потом я и сам поверил в свои россказни, и мне стало намного легче. Сам понимаешь. Ни с кем я там не встречался. Ни с женщинами, ни с кем.

Мне захотелось его придушить.

— В общем, Мэнни, — тут Фил лениво потянулся, — разбуди меня, когда стемнеет.

Но я схватил его за ноги и сбросил с кровати.

— Проваливай.

— Что? Мэнни, прекрати. Я устал. Потом, ладно? Оставим игры на потом.

— Проваливай!

Он обулся.

— Ты что, псих, Мэнни? Сначала обнимаешь, потом гонишь взашей. Я всего-то и хотел, что ночку переноче…

Я вытолкал его за порог и запер дверь на засов.

— Мэнни, — взывал он снаружи, — у тебя крыша поехала, точно тебе говорю. Пусти меня. Домой ужас как не хочется. Мэнни!

Он позвал меня еще раз, а потом ушел. Я с минуту постоял у двери, и вдруг меня накрыла паника. Что угодно, лишь бы не оставаться одному!

— Прости, — воскликнул я и распахнул дверь. — Фил!

Тишина. Я чуть было не ринулся за ним, но побоялся выйти из комнаты. Поэтому я снова запер засов, сел на пол и, не поверите, расплакался.

— Мэнни, — корил я себя, — ты король тупиц!

А еще лез в художники!

И вдруг, совершенно чудесным образом, в окне показалось лицо Фейгеле. Сначала я решил, что мне это снится, но тут я услышал ее мычание и понял, что это и в самом деле Фейгеле!

— Фейгеле, — позвал я, — постой, не убегай!

Но она вскарабкалась на крышу.

— Я им покажу, — сказал я и, схватив кисть, большой кусок картона и первые попавшиеся тюбики с краской, открыл окно и выбрался на пожарную лестницу. Оглядевшись, не шпионит ли за мной Хайми, я на цыпочках полез на крышу, крепко вцепляясь в металлические поручни и осторожно перебирая руками. Когда я глянул вниз, у меня закружилась голова и я едва не выронил один из тюбиков. Фейгеле играла позади веревки с бельем, и я тихонько подошел, сел прямо на крышу и пристроил картон на коленях. Минут десять я наблюдал, как она играет, а потом достал уголь и начал рисовать.

Увидев слетевшего на крышу голубя, Фейгеле принялась подражать его походке. Голубь немного поковылял — и Фейгеле поковыляла. Она смотрела на голубя и улыбалась, а я не сводил с нее глаз: она улыбалась совсем не как идиотка. Отнюдь. Ее лицо сияло, а улыбка была такой нежной и ласковой, что даже голубь, сбитый с толку, на мгновение замер. Она потянулась его погладить, но вдруг снова замычала, лицо ее стало грубым, улыбка утратила свою прелесть. Это снова была Фейгеле-идиотка, и голубь, взмахнув крыльями, перелетел на другой край крыши. Фейгеле тоже замахала руками и побежала вслед за ним.