Джером Чарин - Смуглая дама из Белоруссии

— Постой, — сказала она, — постой. Пять лет ты водишь вдову за нос. Постой. Думаешь, Ици допустит, чтобы его сестру позорили?.. Миша, сейчас я беспокоюсь исключительно за тебя. Может, передумаешь?

Ложбинка на Мишином подбородке обозначилась резче, и Розали поняла: это его «нет» — окончательное. Грудь пронзила боль, и она заплакала.

— Лодырь, ублюдок! — сказала она. — Нашла с кем связаться! С поэтом! Говорил мне Ици: нечего тут ловить. Да он тебе гвозди в макушку вколотит за то, как ты со мной обошелся. Гвозди.

Она схватила со стола алюминиевую лампу с выдвижной ножкой — ее подарок ему на пятидесятисемилетие. Сорвала абажур, разломала ножку, зашвырнула обломки на полку, фыркнула и ушла.

Сломанная ножка свисала с полки и завлекающе покачивалась: дескать, Миша, полюбуйся. Прятаться, баррикадировать дверь, он знал, было бесполезно, поэтому он просто сел и стал ждать, когда нагрянет Ици. Пошарив на полке, он достал потрепанный томик рассказов Шолом-Алейхема и прямо за столом погрузился в чтение.

Услышав громкий стук в дверь, он отложил книгу. Колени его стукались друг о друга — до того он перепугался, и он отругал себя за это. На какой-то миг он даже пожалел, что так быстро дал отставку Розали. Надо было сначала упаковать книги и уехать из города. Но куда бы он ни сбежал — в Паркчестер, Скарсдейл, даже в Тель-Авив — все одно Химмельфарб его достанет. Он философски улыбнулся и предоставил Ици выламывать дверь. Однако стук прекратился. Кто-то звал его — слабо, еле слышно. Так вот кто там, за дверью.

Бернштейн все не мог отдышаться.

— Ну и лестница! Попробуй заберись.

Миша расстегнул ему ворот рубашки, налил коньяку и запер дверь на задвижку. Бернштейн плакал.

— Миша, — сказал он, — Попкин нам отказал.

Он отыскал глазами стульчак и двинулся к нему.

— Отказал. «Попкин, — убеждал я, — возьми десять старых рассказов и один новый». «Нет», — сказал он. Он передумал. Еврейские писатели его больше не интересуют. Паскуда! Перекинулся на мексиканских поэтов — они теперь в моде. Миша, я его умолял. «Попкин, Попкин, возьми „Человека, который молодел“, не ошибешься. Пройдет лет десять, и это станет классикой. Попкин, гарантирую». Но классика ему не нужна. Одни только мексиканские писатели.

Он, запинаясь, брел по комнате и, чудом миновав ряды бутылок из-под пепси-колы, уселся на стульчак.

— Миша, ты меня слушаешь, нет?

— Что-что?

— С Попкиным мы прогорели. Вряд ли мы хоть цент из него выжмем. Тебе-то еще хорошо. У тебя хоть Розали есть.

Мишины губы сложились в ироничную улыбку.

— Нет у меня больше Розали. Я с ней распрощался.

Бернштейн недоверчиво помотал головой.

— Миша, ты упустил золотую жилу. Эта женщина — настоящий клад. Мне сам Гершензон сказал. Он-то про ее деньги все знает… Ах, Миша, Миша! Ты хуже ребенка. Миша, кроме шуток, без меня ты пропадешь. Бог с ней, с Розали! Как ты с Химмельфарбом-то столкуешься?

Бернштейн, закусив губу, погрузился в думы о Мишиных горестях.

— Миша, у меня план. Возьму Розали на себя. Разумеется, я соглашаюсь на эту жертву только ради тебя. Как думаешь, Ици это устроит, а?

Он сжал колени и сам себе ответил:

— Что толку? Он такой жлоб — стукнет нас головами, и дух вон.

Бернштейн схватился за грудь; губы его посерели, брови запрыгали. Миша кинулся к нему, схватил его за руку. Затем нагнулся, осторожно помог ему подняться и отвел к кровати. Брови у Бернштейна дергаться перестали. Миша укутал его одеялом.

— Вот увидишь, — сказал Бернштейн, устало дыша, — увидишь. Если это не сердце, то, значит, печень. Миша, может, я пойду домой?

— Оставайся.

— А где же ты будешь спать?

— Кровати, что ли, на нас двоих не хватит?

— Миша, ты меня знаешь. Я храплю. И безостановочно говорю во сне. Я немного посижу и пойду, Миша.

— Бернштейн, столько шуму, вместо того чтобы просто полежать. Делай, конечно, что хочешь. Только помни, у меня за дверью эскалатора нет.

Бернштейн представил, как летит кувырком вниз по Мишиным сорока девяти ступеням, и губы его снова посерели.

— Может, ты и прав, Миша. Побуду сегодня у тебя. А почему ты караулишь дверь? Ждешь кого?

— Ици.

— Ици, — произнес Бернштейн, — я и забыл.

Он отбросил одеяло.

— Давай-ка, Миша, лучше переберемся ко мне.

— Ко мне, к тебе. Он где хочешь меня достанет.

— Миша, а может, нам поехать в Мексику? Кроме шуток.

Миша снова укрыл его одеялом.

— Спи. Заболтал меня, аж голова заболела.

Какое-то время Бернштейн хмуро посидел на кровати.

— Миша…

— Что?

— Не беспокойся насчет Ици. Я с ним поговорю. Он меня послушает. «Ици, — скажу я ему. — Давай по-честному. Миша не брал на себя никаких обязательств. Где контракт? Контракта не было. Раввин к ним не приходил. Миша никогда не обещал на ней жениться. И он сам себя наказывает. Розали — золото. У нее и ценные бумаги есть, и два дома в Браунсвилле. Ици, поверь мне, Розали же самой так будет лучше. Миша не подарок. Этот мужчина ни дня в жизни не работал. Пусть морочит голову своей поэзией кому-нибудь другому». Как по-твоему, Миша? Послушает он меня, нет?

Миша стоял возле трубы. Бернштейн все читал наставления — ему, Ици, самому себе.

— Вот увидишь. Я, конечно, не Бааль-Шем [51] Исраэль Бааль-Шем-Тов (наст. имя Исраэль бен Элиэзер; 1698–1760) — основатель хасидского движения, раввин, целитель. Свое учение излагал только устно. , но договариваться умею. А если Ици приведет с собой Розали, я отзову ее в сторонку, усажу на стульчак и переговорю с ней с глазу на глаз. «Розали, — скажу я, — живи да радуйся. Облегчение-то какое…»

— Спи.

Бернштейн зарылся в одеяло.

— Миша!

Миша в отчаянии поднял руки.

— Как он говорит, твой человек, человек, который все молодеет? «Мир — это сортир» . Он, конечно, умалишенный, но, ей-богу, он на сто процентов прав. Сортир!

Бернштейн хлопнул себя по коленям.

— Никто: ни Чехов, ни Толстой, ни Бабель, ни Гоголь, ни Шолом-Алейхем — никто не пишет так, как Миша Дубринов!

Он уронил подбородок на впалую грудь. И тихо заснул.

Миша бодрствовал возле унитаза.

— Негодяи, — закричал Бернштейн во сне, — сволочи. Попкин, выслушай меня!

Миша подошел к кровати. Взял Бернштейна за руку.

Бернштейн открыл один глаз.

— Миша, он что, пришел, этот жлоб ?

— Нет.

— Не волнуйся, Миша. Я знаю, как от него отделаться. Не волнуйся. Вот увидишь. Ици меня слушает. Миша, может, мне сбегать домой за балалайкой? Скажи, перед моей балалайкой никто не устоит? Ты же знаешь, Миша. Миша, как думаешь, он придет? А то, может, побежим в полицейский участок? Там ему нас не достать. Миша, а может, он и не придет. Может, Розали забыла ему нажаловаться. Как думаешь, Миша?

— Он придет. Не сейчас, так потом. Не сегодня, так завтра. Это я тебе гарантирую.