Джером Чарин - Смуглая дама из Белоруссии

Когда Лео окончил курс базовой боевой подготовки, его на несколько дней отпустили на побывку. Раньше ему не доводилось держать в руках оружие. Зрение у него было никудышное, сказались годы сидения за микроскопом; несмотря на это, он ухитрился получить медаль за меткость и дал Алби ее поносить. Алби — ему на тот момент стукнуло четырнадцать — маршировал с ней взад-вперед по всему кварталу. Айки Бендельсон шипел и обзывал его гитлеренком, Алби гонялся за ним с палкой, и медаль подпрыгивала у него на груди. Лео водил нас с Алби в Бронкс-парк, и там старшеклассницы, сплошь с длинными волосами и в белых носочках, распевали «Ты под яблоней не сиди» и махали Лео из-за его военной формы. Алби шагал по парку руки в брюки и бормотал под нос:

— Мы им покажем. Я и Лео. Пусть даже десять охранников не отходят от Гитлера ни на шаг.

Лео купил мне большой пакет арахиса и сладкого попкорна, и мы кормили слонов и кенгуру. Алби подскочил к вольеру с львами и рычал на них. Насилу Лео его оттуда отволок. Потом мы зашли в магазин сладостей, и Лео вручил мне мороженое с фруктами и орехами, политое горячей сливочной помадкой. Помадка липла к губам, и Лео дразнил меня Самбо-негритенком. За все время прогулки Алби ни разу не засмеялся. Лео ткнул в медаль у него на груди.

— Плечи распрями, солдат. Подбородок выше. Живот втянуть.

При слове «солдат» Алби навострил уши и стал одну за другой четко выполнять команды.

— Тебя, солдат, это тоже касается, — гаркнул Лео, поворачиваясь ко мне, и я сразу подтянулся.

Под счет Лео: раз-два, раз-два — мы промаршировали к выходу.

Стариковское личико Алби сияло — ну Ганга Дин [56] Ганга Дин — герой одноименной баллады Р. Киплинга, индиец, который ценой собственной жизни спасает английского военного. , да и только.

Той ночью мы помогали Лео укладывать вещмешок. Мама металась взад-вперед и плакала.

— Лео, будь осторожен.

Она проклинала Гитлера, Муссолини, Амана [57] Аман — в Танахе любимец персидского царя Артаксеркса, угнетавший евреев. В память избавления еврейского народа от Амана празднуется Пурим. (Пурим был ее любимым праздником!), а заодно и Тодзио.

— Сара, — и отец с укором указал на меня, — разве можно говорить такое при Соле?

— Пусть знает, — горестно возразила мать, — пусть знает врагов нашего народа!

Ехать Лео надо было ночью, и мы тоже не ложились. Отец в шелковом халате, с поникшей головой и отвисшим брюшком смотрелся пародией на царя Соломона.

— Лео, — обратился он, — прошу лишь об одном: будь менч.

Он подергал за кисти на поясе и воздел руку:

— Покажи этому усатому недомерку и его головорезам, покажи им, как Давид расправился с Голиафом!

Тут он не выдержал и разрыдался. Алби вышел из комнаты. Лео стал утешать отца. Вернулся Алби, с вещмешком на плече. Лицо бледное и строгое.

— Лео, тебе пора.

Лео приподнял меня, я обнял его и расплакался.

— Сол, не забывай в дождь надевать калошки.

Алби отколол медаль от груди.

— Оставь себе, Ал, — сказал Лео.

Алби уставился на него.

— Но, Лео, тебя ведь накажут, если увидят, что ты без медали.

— Пустяки, — ответил Лео, — сержант говорит, сейчас не время держать в заключении обученных солдат. Немцев бить надо.

Он подхватил вещмешок, поцеловал нас с матерью и отцом, пожал руку Алби и ушел.

Лео так и не довелось бить немцев. Его перебросили в Джорджию, в лагерь усиленной подготовки, а оттуда отправили кораблем на Тихоокеанский фронт, в 27-ю пехотную дивизию. Узнав об этом, мать собралась писать президенту Рузвельту.

— Сара, — остановил ее отец, — так даже лучше. У немцев танки и бомбы, их не остановить.

Мать утихомирилась.

Писать каждому из нас четверых по отдельности у Лео не было времени, поэтому он присылал одно большое письмо, предназначавшееся всем сразу. Первые строки он обращал к матери и отцу.

«Дорогие мама и папа! С Гавайев к нам доставили еврейского капеллана и в одной из палаток устроили седер. Мой приятель Оги Фаринелла пришел на седер и съел с полкило фаршированной рыбы и выдул все вино, припасенное для следующего седера. Раввин чуть не вышвырнул его из палатки. Как прошел седер у вас? Солик уже выучил молитвы? Сможет задать четыре вопроса?»

Затем он адресовал несколько строк мне:

«Дорогой Сол! Сегодня у нас был второй по счету урок географии. Главный остров Филиппин — Лусон, столица — Манила. Можешь теперь блеснуть перед учительницей эрудицией. И пусть она не волнуется: в самое ближайшее время мы вышибем япошек с Лусона. Да, Сол, если мама напишет, что ты знаешь четыре вопроса, в следующем письме я пришлю для тебя нечто особенное».

Конец письма приберегался для Алби. Эта часть нравилась мне больше всего. Лео рассказывал Алби о сигнальных ракетах, зенитках, пулях дум-дум, горящих танках, иногда даже рисовал небольшие карты и отмечал, где расставили пулеметы, чтобы отразить натиск японцев. Однажды прислал нам карточку, на ней он был со своим другом Оги. На груди у обоих крест-накрест красовались патронташи.

«Оги смешит весь отряд. Он все просится у сержанта в пулеметчики, вторым номером, но сержант такого клоуна и на шаг к орудиям не подпустит».

Ответственность за переписку с Лео взял на себя Алби. Следил за тем, чтобы мы писали разборчиво, и, случалось, критиковал мать или отца.

— Мам, ну чего ты все время пишешь, чтобы он был осторожен? Хватит страху нагонять! Давай, начинай по новой!

Сам я никогда не знал, о чем писать, и Алби мне помогал.

— Напиши ему, — диктовал он, восседая по-турецки на полу, — напиши, чтоб прислал нам голову японского генерала.

Лоб его прорезали длинные борозды, колени подрагивали от напряжения.

— Нет, лучше так: Лео, на прошлой неделе в нашем квартале устраивали вечеринку, мистер Мартинсон выставил дюжину ящиков пепси-колы, и все подняли тост за тебя и выбрали тебя мэром нашего квартала. Мы желаем тебе и твоему отряду уничтожить тыщу япошек, не меньше. А еще мы выпили за здоровье твоего друга Оги.

— Но, Ал, — протестовал я, — ведь это все неправда. Мы не…

— Какая разница? Лео же будет приятно, так? А это главное. Пиши!

До семнадцатилетия Алби оставалось с неделю, когда из Новой Каледонии пришло письмо. То есть, скорее, записка. Ни здравствуйте, ни до свидания. «Вчера погиб мой друг Оги. Снайпер пробил ему голову, когда мы сидели и лопали. Оги изображал Чарли Чаплина. Я помог ему сделать картонные усы, но они никак не хотели держаться. Снайпер подстрелил его, когда он наклонился за упавшими усами. Снайпера мы поймали и…» Остальное отсекла цензура. Вымарала черными чернилами. Когда Алби читал нам письмо, у него дергались губы. Мама плакала:

— А я хотела им обоим испечь оменташн [58] Оменташн — сладкие треугольные пирожки, их традиционно пекут на Пурим. .