Джером Чарин - Смуглая дама из Белоруссии

— Возьми, Сол. Не надо плакать в день собственной бар мицвы.

— Можешь ничего не объяснять, Лео. Мне это не важно!

— Выслушай, Сол, выслушай меня. Я держался только благодаря Оги. Думаю, он боялся еще больше моего. Боялись все, кроме разве что некоторых совсем чокнутых. Но Оги умел меня и других парней из отряда отгораживать от войны. Он ко всему относился с юмором. Даже во время боя скакал и делал вид, что его подстрелили в задницу. Сержант ругался и грозился оставить его в джунглях, но понимал, что без его выходок нам не обойтись.

Лео закрыл глаза, запрокинул голову и выпустил дым через нос.

— Сол, а уж какой он был урод! Его носу Пиноккио бы позавидовал.

Я засмеялся и вытер глаза братниным платком.

— И лицо у него было все в оспинах, прыщах, ямках. Как только его в армию взяли, ума не приложу. Ни лопатой орудовать, ни банку консервную открыть не мог и, если бы не я, спал бы под открытым небом, без палатки. Сол, он совсем был беспомощным. Наверное, если бы он все время не хохмил, от него можно было бы с ума сойти.

Было неясно, смеется Лео или плачет, но я на всякий случай вернул ему платок.

— Знаешь, Сол, попадись мне Оги на тренировочной базе, я бы счел его придурком и держался бы на расстоянии. Я собирался воевать серьезно и сачков не терпел. Пока другие парни резались в кости или карты, я сидел на своей койке и воображал, как буду захватывать немцев и спасать евреев. А потом, когда увидел размозженные головы, вздутые, позеленевшие руки-ноги, увидел, как танки катятся по мертвым телам, мне уже не хотелось никого спасать. Хотелось лишь самому остаться в живых. Но когда Оги был рядом, все казалось не таким страшным. Япошки были ему до лампочки. Он вел собственную войну — с тихоокеанскими скорпионами и многоножками. Стоило ему увидеть скорпиона, как он, улюлюкая, бежал за своим штыком — погонять скорпиона. Только тогда он за штык и брался. Он вызывал скорпиона на поединок, а парни из отряда становились в круг и болели кто за Оги, кто за его противника. Бывало, он загонял скорпиона в джунгли, но если тот решался напасть в ответ, Оги убегал и прятался за сержанта или за меня.

Лео закурил новую сигарету. Руки у него по-прежнему дрожали, и он чуть не выронил спичку. Предложил мне затянуться.

— Хорошо, — смутился я. — Мне уже можно. Тринадцать как-никак.

Сигарета была сплошная горечь, и я закашлялся прямо Лео в лицо. Лео помахал рукой, разгоняя дым. На улице Айки Бендельсон строчил из своего пулемета.

— Знаешь, Сол, когда снайпер подстрелил Оги, мне показалось, я чуточку рехнулся. Мы все рехнулись. Сбили того японца с дерева огнеметом. Он упал весь обугленный и продолжал шипеть и плавиться, а каждый из нас, по очереди, на него помочился. Я потом еще дня два-три ходил, словно обезумев, и крошил тела всех мертвых японцев, что мне попадались. А по ночам сидел в своем окопе и плакал, уткнувшись в каску. Мне было страшно, Сол, страшно. Всякий раз, как мы отправлялись в дозор, я шел и оставлял за собой гильзы. Сержант сказал, что если я буду продолжать в том же духе, японцы в два счета вычислят наш лагерь. Стоило дереву зашелестеть, я мчался в укрытие. А когда перед атакой пускали сигнальные ракеты, хоронился в своем окопе и с головой накрывался накидкой. Меня перевели в другой отряд, но это не помогло. И тогда меня с фронта направили в тот госпиталь — жалкие две комнатки у входа в какую-то пещеру. Там я играл в пинг-понг с двумя санитарами, но в основном доставал из коробок медицинские приспособления и, когда японцы нас бомбили, помогал переносить раненых в пещеру. Я рассчитывал, что меня так и оставят при госпитале, но через неделю меня перевели в прежний отряд. Я не паниковал, отнюдь; я просто целыми днями сидел в окопе и придумывал игры. Вспомнил как можно больше игроков Американской лиги, разбил их на восемь команд и составил расписание матчей. Игру я вел с помощью карточной колоды. Черные тузы означали хоум-ран [65] Хоум-ран, трипл, даббл, страйк-аут — бейсбольные термины. Хоум-ран — один из самых популярных моментов в бейсболе, зависит он всецело от мастерства подающего (бэттера). , пиковый король — трипл, любая королева — даббл. Я тянул карты из колоды и играл. Джо Димаджио. Двойка бубен. Страйк-аут! У меня Джо Димаджио и Хэнк Гринберг играли в одной команде. И когда приходил черед бить Гринбергу, я слегка мухлевал и вытаскивал черного туза или короля. За полсотни игр он выбил семьдесят восемь хоум-ранов. Меньше чем за две недели я провел с полтысячи игр. А по ночам вспоминал Оги. Иногда я воображал, будто он сейчас со мной, в моем окопе, и мы болтаем или играем в шашки. Я забывал о сигнальных ракетах, о бомбах, о снайперах на деревьях. У меня над головой рвались снаряды, а я как ни в чем ни бывало беседовал с Оги или играл в бейсбол. И тогда они отправили меня в Новую Зеландию.

Он откусил кончик сигареты, и из нее посыпался табак. Я сел к нему под бочок.

— Все уладится, Лео. Черт с ними, с япошками и с войной!

— Знаешь, Сол, я, наверное, снова запишусь на фронт.

Я глотнул дыма и чуть не задохнулся, из глаз хлынули слезы. Лео загасил сигарету и похлопал меня по спине.

Раздался стук в парадную дверь. В передней стоял отец Айки. Он держал за шиворот Алби. Ермолка сползла брату на левый глаз. Лео подошел к ним, и мистер Бендельсон выпустил добычу.

— Прости, Лео, — сказал он, — но он швырялся камнями в моего сына. Не хочу тревожить твою мать, вот и привел его к тебе. Какая муха его укусила? Он рыдал, ругался, чуть не вышиб Айки камнем глаз. Что Айки ему сделал?

Мистер Бендельсон пожал мне руку. Из кармана его куртки торчала бутылка пепси-колы.

— Поздравляю, Сол.

Он пожал руку еще и Лео и ушел.

Алби прошествовал мимо нас и скрылся в спальне. Лео вынул новую сигарету. У него дрожали руки, пришлось помочь ему закурить. Потушив спичку, я сломал ее и сунул в карман. Лео отправился в спальню. Я тоже. Алби сидел на своей кровати. Ермолки на нем уже не было, и он что-то вертел в руках. Медаль за меткость, награда Лео.

— Ал, — сказал Лео, — давай завтра вместе пойдем на призывной пункт и запишемся на фронт, а?

Он улыбался.

Алби вздернул покалеченное плечо и встал.

— Вот! — Он со злобой выговаривал слова. — Забери свою паршивую медаль! — И выскочил из спальни.

Лео положил медаль на комод. На лоб, перечеркнув его надвое, упала длинная, до переносицы, прядь волос.

— Лео, — сказал я, — не переживай. Все уладится.

Все следующее утро я разбирал подарки к бар мицве. Я оказался обладателем трех ручек «Паркер», двух облигаций военного займа по двадцать пять долларов каждая, экземпляра «Мудрости Маймонида» в кожаном переплете, позолоченного дрейдла [66] Дрейдл — четырехгранный волчок, которым дети играют во время Хануки. , резной мезузы ручной работы из Палестины, шитого серебром талита, охотничьего ножа с перламутровой ручкой (от Алби), бейсбольной перчатки, комплекта шахмат «под слоновую кость», истории Пурима в картинках с рукописными толкованиями на каждом развороте (от мамы), «Жизни на Миссисипи» Марка Твена, облигации военного займа номиналом пятьдесят долларов, семнадцати чеков по десять долларов и пяти — по пять.